Гагаи том 1

Кондрат сдвинул плечами, ожесточенно плюнул, махнул рукой.

16

Когда Геська — обиженный, оскорбленный — убежал из мастерской, в нем все кипело, негодовало. А потом он вдруг испугался: как идти домой? Что скажет бате?

Заныло на душе у Геськи, заскребло. Поверят ли ему дома или вот так же?.. Конечно, все на него указывают. И свои если не скажут, так подумают.

Нет, не сможет Геська выдержать этого. Уйдет куда глаза глядят. Подцепится на любой проходящий поезд и... Наверное, у него так на роду написано.

Он шел, пересекая деповский двор, еще не зная, что предпринять, на что решиться. Его окликнул Виктор — знакомый слесарь, к которому он с Сережкой иногда заходил. Жил Виктор здесь же, в деповском общежитии. Узнав, в чем дело, потащил Геську к себе.

— Несправедливость всегда, во все времена ранила души людей, — говорил он, встряхивая светлым кудрявым чубом. Он снял мазутную робу, побежал умываться, крикнул Геське: — Подожди!

Геська осмотрелся. В комнате было три койки — еще два пария жило с Виктором. Посреди — стол, застланный газетами. Над койкой Виктора висит портрет Есенина — собственноручная работа Виктора, выполненная акварелью.

В углу комнаты стоял подрамник с натянутым холстом. Виктор увлекался рисованием, и у него получалось неплохо. Однако он был лентяем. Лентяем в силу свойства своего характера. Он предавался мечтательности и созерцательности с гораздо большей охотой, чем делал все остальное.

— Ты не робей! — вернувшись в комнату, подбодрил он Геську. — «Все пройдет, как с белых яблонь дым...» Сейчас примем по маленькой, и сразу отступят неприятности.

А Геське и вправду захотелось хлебнуть «горячего до слез», такого, чтоб сняло горечь с сердца, если это в самом деле возможно.

— Закуски маловато, — сказал Виктор, обшарив тумбочку. — Хлебная корка — будет чем занюхать. Халвы немного... А-а, — махнул рукой, — сойдет.

Они выпили. В этот раз водка уже не казалась Геське такой противной, как прежде. Он быстро захмелел, но облегчения не почувствовал. Виктор, закрыв глаза, декламировал:

Годы молодые с забубенной славой.
Отравил я сам вас горькою отравой...

Геська слушал, и ему начинало казаться, что это и о нем стихи. Обида еще пуще разбередила его.

— Ты слышь? Слы-ышь, Витя? — говорил он, заметно растягивая слова. — Они на меня сваливают. А я не брал. Могу забожиться.

— Успокойся. Друзья тебе верят? Верят. Что еще надо?

— А чего обида не проходит? А? Ты ж говорил...

— Ну да, говорил. Только ее заливать надо, в вине топить. Понял? Подставляй стакан. Сейчас как рукой снимет.

И снова начал читать стихи.

— Здорово! — восхищенно сказал Геська, все больше хмелея.

— Сила. Такой поэт!

Геська слушал, подперев кулаком хмельную голову. И сладостная истома наполняла его душу. Какие-то свои, близкие ему и волнующие его образы рождались в нем, обретали плоть, воплощались в знакомые черты. Не смысл захватил его, не строки, надо прямо сказать, не имеющие к нему никакого отношения. А тон, созвучие с теми чувствами, которые пробудились в нем последнее время. И та далекая женщина — предмет любви поэта, его взволнованного, страстного обращения к ней — вставала перед Геськой в образе Люды. Да, это ей, соседской девчонке, переадресовал Геська слова поэта:

...Поступь нежная, легкий стан.
Если б знала ты сердцем упорным.
Как умеет любить хулиган.
Как умеет он быть покорным...

Виктор читал и читал стихи по памяти из «Москвы кабацкой», из цикла «Любовь хулигана». И сам поддался их расслабляющей, гипнотической силе: склонился над столом, загрустил.

Потом Геська порывался уйти. Но Виктор его не пустил. И Геська, немного побузив, уснул. Вскоре и Виктор последовал его примеру, уже засыпая, пробормотал:

...Но и я кого-нибудь зарежу
Под осенний свист...

Так и проспали на одной койке вдвоем.

Утром, пока Геська еще спал, Виктор выкупил по карточке хлеб и ржавую хамсу. Не забыл прихватить и четвертушку за три пятнадцать — похмелиться. Пока бегал — сварился картофель в мундирах.

— Царский завтрак! — потирал руки Виктор.

Товарищи его по комнате уже ушли, и снова они остались вдвоем.

— Вставай! — командовал Виктор.

Он еле поднял Геську. У того трещала голова, и его мутило.

— Примешь двадцать капель, как на свет народишься, — сказал Виктор.

Геську едва не стошнило, когда он пил. Но странное дело, не прошло и пяти минут, как он почувствовал себя значительно лучше. А еще через некоторое время — и вовсе хорошо. Такое уж, хоть песни пой.

— А ты закусывай, — советовал Виктор. — Это нас вчера прихватило — жратвы не было. Зато уж сегодня... Бери «карие глазки», — указал на хамсу. — Первейший закусон, кто толк понимает.