Гагаи том 1

И Тимофей тщательно выверял тяговые возможности своего локомотива. Да, он шел на нарушение существующих инструкций, наставлений и на отдельных участках пути превышал скорость. Он подтягивал реверс к центру на одно-два деления, посылал рычаг регулятора пара от себя в крайнее положение до отказа; срабатывал большой клапан, и Тимофей даже физически ощущал, как резко и колоссально возрастает мощь паровоза.

Андрей, ставший помощником у Тимофея, восхищенно говорил:

— Ну и прет, колосник ему в бок!

А совсем молодой кочегар — сын Афоньки Глазунова — испуганно ворочал глазищами.

— Не тушуйся, Ванюра, — подбадривал его Андрей. — Это только репетиция. Вот когда тысячи три подцепим, колосник ему в бок! — И хозяйски покрикивал: — Уголька подгорни, Ванюра! Да водички ему дай! С водичкой он жарче горит.

Тимофей присматривался, как ведет себя машина с повышенной форсировкой котла на спусках и на подъемах, в сушь и в дождливые дни.

А время шло, накапливался опыт. Уже можно было теребить Дорохова. Но настала плохая пора для транспорта — зима: обледенение рельсов, метели, снежные заносы, зимние туманы. Ставить под удар еще не завоевавшее признание дело Тимофей не решался. Но и зря не терял времени. Он продолжал опыты на свой страх и риск в сложнейших метеорологических условиях. Ведь грузы не будут ждать хорошей погоды, их надо перевозить круглый год.

Потому и возвращался Тимофей из поездок возбужденный и радостный, что его испытания проходили успешно. Дома его радость становилась радостью Елены. А ее рассказы о своих хлопотах, делах, переживаниях находили живейший отклик у Тимофея. И лишь по-прежнему они несколько расходились во взглядах на воспитание. Елену приводило в ужас то, что Сережка нет-нет, да и выпивает. Растерянная, в большой тревоге сказала она об этом Тимофею. А он усмехнулся:

— Эх ты, напуганная гусыня. Ты что же, хочешь, чтобы над твоим сыном смеялись? Есть мужское братство, голубушка. А этой ребятне не так выпить хочется, как показать, что и они взрослые. Понятно? Ты уж поверь мне — сам таким был.

Елена укоризненно покачала головой.

— Я-то думаю, откуда у мальчишки такие наклонности? А он, бедный, и не виноват...

Тимофей обнял жену, прижался лицом к ее щеке.

— Да-да, мать, — заговорил, играя голосом. — Нам повезло. В его пору я уже влюблялся..! Впрочем, — живо подхватил, — не удивлюсь и этому. Небось сын своего отца.

А Сережка в самом деле любил. И страдал. И испытывал муки ревности...

Они занимались в одном классе. И еще тогда эта девчушка взволновала его. Потом он ушел учиться на слесаря, а Настенька со своей подружкой Людой оканчивала открывшуюся в поселке фабрично-заводскую десятилетку.

Для него уже было большой радостью хоть издали увидеть Настеньку. Но это случалось все реже и реже.

Она заметно хорошела, привлекая внимание парней. И голенастый, еще по-детски застенчивый Сергей, с едва пробивающимся над верхней губой пушком, казался смешным со своей робкой, запрятанной за семью замками любовью. Это давняя несправедливость и неотвратимая беда сверстников: девчонка раньше становится девушкой, чем подросток — парнем. Трагедия эта не минула и Сережку. В праздничные каникулы он так и не смог подойти к Настеньке — возле нее все время был какой-то студент. Даже из своего шумливого дружного кружка, как казалось Сережке, они как-то выделялись. Он ей что-то нашептывал, и она смеялась. Он провожал ее...

А потом пришли зимние каникулы, и снова появился студент. Сережка увидел их в клубе, гордо прошел мимо, будто не замечая, будто это не у него сжалось сердце и занемело, а потом вдруг гулко забилось, готовое вырваться из груди. Студент покосился на Сережку, поправил галстук, что-то сказал Настеньке, и они оба усмехнулись, а потом примкнули к своим товарищам.

Геська увел Сергея курить. По пути говорил:

— Мы некрасивые. Нас не за что любить. Посмотри на себя: шинель, ворот рубашки распахнут.

— А мне так легче дышать, — зло отозвался Сергей.

— Мы что? Мы — работяги. А пижоны инженерами станут, командовать нами будут.

Сережке никогда не приходила в голову такая мысль. Он не мог даже представить себе, что вот это различие в состоянии разрушить дружбу, привязанность, любовь...

— Да-да, — говорил Геська, с жадностью хватая табачный дым, — А наши «дамы», — он криво усмехнулся, — такие же простые, «как все. как сто тысяч других в России».

Нет, нет, Сережка не мог согласиться с этим. Настенька — исключение. Настенька — единственная в мире. И все же перед Сережкой рушилось что-то важное, значимое. Правда, он не говорил Настеньке о своей любви. Он больше молчал. Но в его взглядах, во всем его поведении, в поступках разве трудно ошибиться?

Они отыскали Виктора, забивавшего «козла», зашли в магазин, а потом направились в общежитие. Скрипел под ногами снег, лунный, таинственный, причудливый свет лежал на заиндевевших деревьях. Придерживая бутылку, Виктор мечтательно проговорил: