Гагаи том 1

— Молодая ишшо матери указывать! Стыдно ей. А жрать не стыдно?!

Словно кнутом стеганула Настеньку — отпрянула, побледнела.

Не было, наверное, в Крутом Яру такой семьи, которой бы не коснулась беда. И лишь новый дом Петра Ремеза она обходит стороной. Может быть, потому, что отгорожен он от внешнего мира высоким деревянным забором — доска к доске, и щели не найти. Ворота запирались замком. И от калитки до крыльца бегал на цепи кобель, купленный у Емельки.

Полной чашей был дом Петра Ремеза. Даже в самое трудное время ни в чем здесь не ощущали недостатка.

Петр работал все там же — в сельпо. Сам экспедитор, сам грузчик, сам возчик. На базах знакомство заимел, хорошими друзьями обзавелся. Делал с ними «финты», как говорят, рука руку моет. Однако на большие дела не решался. И Степанида удерживала из боязни.

— По нынешним временам, — говорила она, — если накроют — не сносить головы.

А когда базы тоже опустели, пришлось Петру тряхнуть золотишком. Сначала присматривался, не ловушка ли этот торгсин.

— Кто его знает? — рассуждала вслух осторожная Степанида. — Принесешь золото, а тебя за это самое место: показывай, где остальное лежит? Да туда, где Макар телят не пас. От них всего можно ждать, — повторяла свою любимую фразу.

Бывая в городе, Петро несколько раз заходил в магазин торгового синдиката, будто ради любопытства. Люди сдавали золотые вещи, монеты, зубы, безделушки... Получали то, что просили, и уходили. Никто у них не спрашивал ни фамилии, ни адреса. Никто не задерживал. И Петро осмелел. Нет-нет и смотается, бывало, в торгсин. А в нем все можно было достать. Только брал Петро самое необходимое. И тут прибеднялся: привезет колечко ли, крестик, цепочку ли золотую и жмется, спорит с приемщиком за каждую унцию. Муку, жиры, сахар выбирал Петро, ни разу не позволив себе взять ни вина, ни Танюшке сладостей.

Да, не бедовали в этом доме. А жизнь все равно текла безрадостно, тягуче. О чем бы ни начинался разговор, обязательно к деньгам сводится, к тому, что экономней надо жить, бережливее, не распускать желудки. И все прислушиваются: где? что? как?.. Петро из города слухи привозит один другого страшнее.

— Таньку не выпускай за ворота, — сказал как-то.

— Что с ней станется?

— А то, что детей крадут. Банду накрыли...

Степанида перекрестилась.

— Не приведи, господи. — И зло добавила: — Дожились. Дохазяйновали! Скоро сами себя поедят.

Она негодовала, злословила. Ей жаль было истраченного золота. Она никак не могла смириться с тем, что часть его пришлось отвезти в торгсин.

А жизнь выравнивалась, улучшалась. У людей повеселели лица. И только в доме за высоким забором все оставалось по-прежнему: мрачно, настороженно, безрадостно.

К этому времени Петро снова сошелся поближе с Емельяном Косовым. Даже немного поддержал его в трудную пору, кое-чем делился с ним.

Гонор давно оставил Емельяна. Тихим да смирным стал. Потрафляя Петру, говорил, не стесняясь своего бедственного положения:

— Прижало так, что мало ноги не вытянул. — И не забывал всякий раз добавлять: — Спасибо, Петро. Жизнью тебе обязан.

Петро отмахивался, хотя ему и лестно было слышать такие слова.

— Свои мы люди, Емельян, — говорил в таких случаях. — Кого тогда выручать, как не своего.

Казалось, поддерживая связь с Емельяном, Петро не преследовал какие-то особые цели. На самом же деле, зная злобный характер Емельяна, Петро поддабривался к нему. Тем более, такая дружба ни к чему его не обязывала, и связь эта ему лично ничем не угрожала, так как Косова давно оставили в покое, предоставив ему возможность «перековываться» самостоятельно.

О, совсем иначе повел бы себя Петро с Емельяном, если бы знал о его ночных прогулках. Несомненно, и ноги его не было бы у Емельки, потому что, конечно, небезопасно быть другом того, кто выводит из строя подвижной состав транспорта. А Емелька наспециализировался сыпать песок в буксы вагонов... И тешит себя тем, что кто-то отвечает за это. Кого-то снимают с работы, отдают под суд, садят в тюрьму. А что? Он тоже сидел... Рушится счастье чьих-то семей? Ну и пусть. У него тоже не стало семьи...

Об одном только сожалеет Емельян: что горят эти буксы где-то, что где-то валятся под откос поезда, а он не видит результатов своих стараний.

Да, перетрусил бы Петро, узнай он, чем занимается безобидный ремесленник. Но Емельян даже не затевал прежних разговоров. Запомнил, как к ним отнесся Петро, отмахивающийся от политики, как черт от ладана. Потому и толковал он больше о том, что починки не несут, что почти в каждой семье есть свои доморощенные сапожники и необходимый инструмент.

К Емельяну Петро заходит, когда «половинкой» обзаведется.

— Вот где благодать, — говорит, появляясь на пороге Емелькиного дома. — Уже одно то, что баб нет, сердце радует.

Емельян уже знает, что и к чему — переворачивает табличку на обратную сторону, где написано: «Закрыто».