Гагаи том 1

— Ты, Тимофей Авдеич, не серчай, — замялся он, ломая в руках картуз. Кинул из-под опаленных бровей заискивающий взгляд, потупился: — Откажись от этой делянки.

К ним подошел Савелий. Он не уловил, о чем говорил Афоня, но увидел, как ощетинился Тимофей, услышал его ответ:

— Это же почему я должен отказываться?!

Афоня переступил с ноги на ногу, склонил голову еще ниже, но от своего не отступал:

— Теперь тебе все едино, где ставить хату. Власть, — он кивнул на Савелия, — дозволит. Красному армейцу должна дозволить. А если садка жаль — перенесу. Сам зроблю честь по чести. Каждое деревцо вкопаю, где укажешь.

— Стало быть, не гожусь в соседи, — криво усмехнулся Тимофей.

— Да нет, что ты, — замахал руками Афоня. — Как можно. Вовек не забуду: не свою хату спасал — мою.

— Какого ж тебе рожна надо? — вмешался Савелий.

— Вот и рожна заробил, — обиженно отозвался Афоня. — А ты вникни. Зараз, слава богу, пронесло. Ну, а как вдругорядь?

Тимофей, кажется, начинал понимать Афоню. А тот пошел в открытую:

— За ради Христа прошу, Авдеич. Сгоришь с тобой. Безвинно сгоришь.

— Сожгли? — вырвалось у Тимофея. Он кинулся к Афоне, впился пятерней в планку заношенной, местами прожженной косоворотки Афони, задыхаясь, прохрипел в лицо: — Кто?!

— Что ты? — испуганно забормотал Афоня. — Откуда мне знать? Господь с тобой.

Тимофей отпустил его, резко повернулся и пошел прочь. Его догнала Елена. Поодаль ковылял Савелий.

— Зажди! — взмолился он. — Понес, как рысак норовистый.

...Они шли молча. Каждый думал о своем. И это «свое» было для них общим, было главным в их жизни. Они многое поняли этой ночью. Особенно вот сейчас, выслушав Афоню, столкнувшись с его по-мужицки расчетливыми соображениями. Да, борьба продолжается — жестокая, беспощадная. Она не прекратилась там, на фронте, с последним выстрелом, а ушла в глубину. Враги затаились, жалят исподтишка, не думают складывать оружия. Разве не об этом говорил Тимофею бывший шахтер Артем Громов, коротко и резко взмахивая рукой, точно саблей! Что ж, они готовы к борьбе. Им не впервой схлестываться не на жизнь, а на смерть.

Над горизонтом вставала кровавая заря. Они шли ей навстречу — сосредоточенные, суровые. Савелий с трудом переставлял деревянную ногу, цеплялся ею о землю, взбивая тяжелую, красноватую пыль.

10

Школа гудела сиплыми, прокуренными голосами. В этот нестройный, басовитый шум вплеталась бабья перебранка. Тускло мерцая, коптила керосиновая лампа. Колыхалась плотная пелена махорочного дыма.

На огонек пришли местные мастеровые — послушать, что мужики затевают. Были и званые гости — коммунисты железнодорожного узла. Секретарь деповской ячейки Клим Дорохов сидел рядом с Тимофеем за столом президиума.

— Трудновато тебе придется с этими гагаями, — сказал он на ухо Тимофею.

Тимофей устало щурился, вслушивался в разговоры. Говорили почти все, перебивая друг друга. В этом хаосе трудно было уловить, куда склоняется мнение большинства. А это мнение очень нужно Тимофею. Накануне его и Савелия вызывали в райпартком. Громов предложил немедленно собирать сход.

«Мешкаете», — недовольно сказал он.

«Такое быстро не делается, — возразил Тимофей. — Мужику нелегко ломать привычную жизнь. Есть у нас хозяйств десять, готовых вступить в колхоз. А с остальными бы еще потолковать...»

«Не шибко идут на агитацию, — пояснил Савелий. — Мы уж...»

«Вижу, — прервал его Громов, — вам самим нужно растолковывать политику партии. — Вскочил из-за стола, повысил голос: — Плететесь на поводу у отсталых элементов. — И уже тише, но не менее угрожающе, закончил: — Или сегодня же начинайте действовать более решительно, или продолжим разговор на бюро».

Тимофей не знал, что только вчера выехал из района уполномоченный окружкома товарищ Заболотный, что только вчера между ним и Громовым произошел примерно такой же разговор. Заболотный, правда, не прибегал к угрозам. И не волновался. Зачем переводить кровь на воду? Он никогда не волновался, этот толстенький, холеный человек с вежливо-насмешливой улыбкой, таящейся в уголках полных губ, с чуть надменно-снисходительным взглядом, словно он знает что-то такое, что недоступно пониманию его собеседника. Заболотный просто дал понять, что его, а это значит и окружком, не удовлетворяет состояние дел, и пусть Громов как хочет изворачивается, но исправляет положение.

...И вот собрались мужики решать свою судьбу. Время уже подбиралось к полуночи, а споры не унимались. Дорохов склонился к Тимофею:

— Попробую сказать им пару слов.

Тимофей кивнул.

Дорохов вышел из-за стола — большой, широкогрудый, — шагнул вперед.

— Буза получается, товарищи крестьяне! — загремел его зычный голос. — Нам, рабочим, скажу по совести, странно такое слышать.

Дорохова Тимофей давно знает. Из флотских кочегаров он — могучий, красивый. Сам темный, а глаза голубые-голубые, будто навсегда вобрали в себя лазурь черноморского неба. Лишь в минуты гнева они приобретали стальной цвет холодной морской волны. Это от Дорохова слышал Тимофей, как топили эскадру у Новороссийска, как плакали военные моряки, покидая свои корабли.

А Дорохов глыбой навис над залом.