Гагаи том 1

— Почему на красном нашем дорогом знамени написано: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»? — спрашивал он. И сам же отвечал: — Потому, что в этом единении наша сила! К примеру, сможет ли один человек дать средний ремонт паровозу? Ни в жизнь. Потому как не под силу одному такое совершить. Вот и вам партия говорит: объединяйтесь — и легче будет хозяйство вести, и живоглотам придет последний конец!

Дорохов вернулся на свое место, усаживаясь, добавил:

— А подсобить — мы всегда с удовольствием: инвентарь наладить, железа подкинуть, инструмент, какой надо...

Дорохова выслушали внимательно, молча. А потом послышались голоса:

— На транспорте известно — не от себя отрывать, казенное все.

— Не казенное, — пробасил Дорохов. — Свое. Государства нашего рабочего и крестьянского.

— Оно, конечно... Только у вас же зарплата идет.

— А тут прикидывай, выгодно ли в гурте работать?

— И что сводить в колхоз? Как за труд получать?

Растолковывал Тимофей, как сам понимал. Савелий помогал ему и

секретарь сельской партячейки Илья Гарбузов — юркий мужичишка, умеющий ладить со всеми.

Елена сидела с теми бабами, которые в ликбез ходят. Им тоже многое было неясно. И, будто в подтверждение этого, поднялся Афоня Глазунов.

— К примеру, я пару лошадей приведу, — начал он, — да трех коров. Инвентарь тоже кой-какой имеется. А кто другой без ничего вступит. Что же получается? На моих конях пахать-сеять, с моих коров молочко тянуть, а как урожай делить — на равных?

— Какие же они твои? — хохотнул Емельян Косов, а по-уличному — Косой, который всеми силами к богатству стремился да Милашину прислуживал. — Колхозные!

— От тебя, Емелька, — поднялся Иван Пыжов, — иных речей и не ждать. Наскрозь твое нутро волчье просвечивается. А ты, — повернулся к Афоне Глазунову, — против чего идешь? — Обвел сердитым взглядом лица мужиков, бледными пятнами вырисовывавшиеся в полумраке. — Да вы ж не разумеете, от какого великого дела носы воротите! Може, скучили по Николашке?.. Перенести бы вас за моря и океаны в чужедальние страны, где капитал правит. Хлебнул я того лиха — врагу не пожелаю. Как вроде ты и не человек, а скотина. Сколько раз вам зависть выказывали и докеры, и стригали, что на австралийских фермах горбы гнут, и прочий трудящийся люд, дознавшись про революцию в России! А вы недобитых захребетников слушаете, революцию под корень рубите, вместо того чтоб идти к мировой коммуне.

— А в мировой коммунии как за трапезу сидать? — спросил Емельян. — Что-то неясно, — допытывался с издевкой. — Французы, слышал, лягушек потрошат, италийцы — кошек свежуют, вместо баранины они идут, китайцы же, сам казал, червяков за милую душу употребляют, а мне, к примеру, от той пищи нутрё выворотит.

Слова Емельяна вызвали оживление, и, ободренный этим, он продолжал:

— Потом еще одна неувязочка, гражданин Пыжов. Это как же понимать: привел что в коммунию или нет, как верно Афоня вопрошает, а хлебать с одного казана?

— Ивана поспрашивай! Он в том деле... корову съел.

— Извели скотину и разбежались!

— Пусть простачков ищут!

— Это вы простачков ищете! — возмутился Иван. — Тебе, Косой, вольно глотку драть, на людских слезах раздобревши. Вольно с нашей беды глумиться! Да только впустую твоя агитация. Видал, что выгадал! Приплел и кошек, и лягушек. «Нутрё» ему, видите ли, выворотит. Сказал бы прямо: колхоз тебе поперек горла! — Иван запнулся и уже тише добавил: — Ас коммуной у нас, впрямь, не получилось. Не потянули...

— А как с колхозом промахнетесь?!

Афоня покачал головой, в раздумье сказал:

— Что-то не то. — Постоял, поскреб затылок. — Коли так — погожу. Не резон вписываться. И не заработаешь, и свое сгубишь.

— От своего, брат, отвыкай, — снова ввернул Косов.

— Коли б по справедливости — иной сказ, — уже усевшись, вслух рассуждал Афоня. — А так — не с руки.

Афоня Глазунов был крепким середнячком. Своим горбом наживал и коней, и скотину. Как лешак, работал от зари до зари, света белого не видел. В нем жила практическая струнка, помогавшая выкручиваться из сложных положений. Но Афоня знал, что это до поры до времени. Сейчас у него все есть. Вот и дом новый поставил, и сад насадил, и отсеялся. Только привередливо крестьянское счастье. Случись неурожай — покатится хозяйство под гору, не удержишься, до сумы дойдешь, батраком у тех же Милашина и Пыжова загнешься. Сообща, конечно, легче в несчастье держаться. Потому Афоня и не против войти в колхоз. Потому и пришел послушать. Да, видно, не время еще.

— Коли б по справедливости, — повторил он. — Кто сколько дал, тому и пай такой.

— При распределении дохода все учтется, — обещал Тимофей, сам толком не представляя, как оно все будет.

— А меня прошу вписать, — поднялся Маркел Сбежнев. — Вот и заявление. Со всей живностью и инвентарем.

Зал притих. Маркел — зажиточный мужик. В гражданскую красным бойцом был. Пришел — бедовал, еле концы с концами сводил. Подняла его на своей волне новая политика. Быстро разбогател. Доброе хозяйство имеет. А поди ж ты...