Гагаи том 1

«Заступись, — молила. — Вразуми его, зверя окаянного. Позор отведи. Как блага прошу смертоньки, пресвятая, непорочная...»

Горячо молилась Марфа. Помнит, до утра била поклоны. И ничто не помогло. Приживалкой стала в своем дому. Хозяйство Евдокия прибрала к рукам, и спал с ней Авдей, и совет держал. А как дитя появилось, вовсе не у дел осталась Марфа. Попыталась усовестить невестку — еще большую беду накликала на свою голову. Видно, пожаловалась. Озлился Авдей:

«Ты, старая, Евдокию не тронь. Живи смирно, не то порог укажу».

И жила так. Никому не нужная, как тень бесплотная, бессловесная. С Антонидой лишь душу отводила. Обе бесталанные, судьбою своею горькою схожие. Да подле деток ее грелась. Своя дочка, Степанида, знать, вовсе сердца не имела. Хитрющей взросла, скрытной, себе на уме. За такого же, как сама, и замуж вышла.

Весной двадцать первого года явился Иван — Авдеев брательник. Седой. Лицо в рубцах. Семнадцать годов его по свету носило. Упокойником считали. А он в японском плену был, на далеких океанских островах. От людей узнали. Сам и на порог к ним не ступил. В комбед подался.

А к осени и Тимоша пришел. Возмужал. Косая сажень в плечах. Обличьем, ростом, повадкой — точный Авдей в молодости. Да его, видать, тоже жизнь помяла. На левую ногу припадал. Дитя на руках принес — годовалого сына Сережку. Жену привел — Елену. Супротив Тимофея — ну, кроха. А поди ж ты — тоже в буденовке со звездой, в солдатских штанах, шинели, сапогах. Тимоша сказал: вместе в красной коннице были. Из боя его, раненого, выволокла.

Ни словом не обмолвилась Марфа о своем житье-бытье. Порадовалась приходу сына, невестки. На любовь их уважительную, сердечную намиловалась. А угостить не могла. Сама на таких правах: позовут к столу — и за это спасибо. Виновато глянула на сына, не удержалась, уронила слезу.

Но и без слов учуял Тимофей недоброе. Хозяйское покрикивание Евдокии, ее косые, недружелюбные взгляды насторожили его.

Увидел он, как вздрогнула мать, когда в горницу вкатился ползунок, встал на слабые ноги, зашатался, шлепнулся, басовито заревел. Его подхватила Евдокия, унесла.

Не могла Марфа совладать с собой. Склонила голову на грудь сына, зарыдала. И тут же взяла себя в руки, с опаской поглядела на дверь.

«Бог с ними, — перекрестилась. — Бог с ними...»

Тимофей повел бровью. На широких пыжовских скулах, туго обтянутых обветренной кожей, заворочались, перекатываясь, желваки.

Уже темнело, когда на подворье въехала бричка. Работников встретила Евдокия. Из окна видно было, как она быстро что-то говорила, кивая головой в сторону дома. Антонида обрадованно всплеснула руками, повернулась к охорашивающейся Фросе. Анна кинулась к Михайле, заходившемуся было распрягать коней. Авдей в раздумье повертел в руках кнутовище, кинул его в бричку, медленно пошел к дому. За ним потянулись остальные.

В горницу вошли скопом. Авдей широко расставил руки, насунулся на Тимофея.

«Ну, ну, пришел, красный гвардеец!» — зарокотал благодушно. Глаза его оставались холодными, настороженными. Обнял, троекратно поцеловал. Тимофея обдало знакомым с детства крепким запахом отцовского пота. Он размяк, ответил на приветствие. Вдруг увидел презрительно насмешливый взгляд Михаила, постное, притворно радушное лицо его жены Анны. А Евдокия смотрела открыто враждебно, ненавистно.

Тимофей отстранился от отца, указал на Елену:

«Жена».

Наступило неловкое молчание. Авдей глянул на сноху, что варом обдал, и к Тимофею:

«Неужто тряпок не заробил у новой власти? — Несподручно оно бабе в портках ходить».

Михайло заржал, бесцеремонно разглядывая невестку. Евдокия язвительно усмехнулась:

«К коммунии изготовилась. Знать, обмундировка такая выйдет всем бабам».

Елена стояла, вскинув голову. Лицо ее пылало. Тимофей шагнул к ней, словно пытаясь заслонить собой.

«Не твоя, батя, печаль, что мы заробили, — хмуро проговорил. И угрожающе повернулся к Евдокии: — А ты помолчи покуда. К тебе отдельный разговор будет».

Евдокия вспылила?

«Голодранец! Бабу приодеть не может, а туда ж...»

«Уймись! — прикрикнул на нее Авдей. И к Тимофею: — Ты не гневись. Не свыкшие мы баб в портках зреть».

Его и самого подмывало одернуть Тимошку. Уж очень он занесся, батьке перечит. Такого Авдей никогда не прощал. Но у него были свои виды на Тимофея. Как-никак — козырный туз в хозяйстве. Красный боец. Глядишь, послабление будет. Потому и подошел к Елене, поручкался, на внука взглянул, приказал стол готовить праздничный заради гостей желанных. Елена порылась в заплечном мешке, достала белого полотна косоворотку, расшитую синими васильками по вороту и планке, и черный кашемировый платок с бахромой.

«Ну, уважили, уважили», — говорил Авдей, принимая подарок.

«Какие достатки, таков и подарок», — учуяв скрытую насмешку в словах отца, ответил Тимофей. Авдей поспешил сгладить неловкость, пошутил:

«Дареному коню в зубы не смотрят. Верно. Ну, спасибо вам».

Елена держала в руках платок.

«Где же мама?» — тихо спросила у Тимофея.

«Маманя что ж не идет?» — вопросительно уставился Тимофей на отца.