Гагарин. Человек и легенда

Он не проявлял такой самоуверенности на вращающейся центрифуге, в небольшой капсуле, вертевшейся на конце длинной оси: так создавалось ощущение перегрузок, ожидавших космонавтов при ускорении и торможении. Эта карусель — традиционный аттракцион для летчиков и астронавтов всего мира, и каждый из них его по-своему «обожает». Но гордого пилота Титова нервировало, что он так отдается на милость других. Он говорил, что в самолете можешь заложить петлю с большой перегрузкой, но там ты управляешь аппаратом сам, сам решаешь, когда из этой петли выйти. А эта центрифуга — отвратительная штука. Ускорение тебя все жмет и жмет, но ты над ним не властен. Просто сидишь, как подопытная морская свинка, — возмущался Титов.

Гагарину тоже центрифуга не нравилась, несмотря на его широко известный талант выносить перегрузки. В ходе проверок в ВВС он выдерживал ускорение примерно семь g. Его истребитель МиГ на отчаянных скоростных виражах выдавал девять, а возможно, и все десять g. Теперь же космическая тренировочная центрифуга быстро довела его до двенадцати. «Глаза у меня не закрывались, дышать было очень трудно, мышцы лица все перетянуло, сердцебиение ускорилось, а кровь в венах стала густой, как ртуть»7.

Возможно, самой зловредной тренировочной процедурой был эксперимент с «кислородным голоданием». Космонавтов запирали в изолированной камере, откуда постепенно, но неумолимо выкачивался воздух. Гагарину следовало не жалуясь выдержать эту проверку, если он хотел, чтобы его признали годным для космической экспедиции. Врачи закрыли испытуемого в резервуаре и стали наблюдать за его лицом с помощью телемонитора, а он в это время снова и снова писал в блокноте свое имя. За процедурой следила журналистка Лидия Обухова; кроме того, сохранилась архивная пленка, снятая лаборантами. По мере того как концентрация кислорода падала, Гагарин писал всё более странные вещи, а в конце концов уже царапал полную ерунду. Воздуха становилось все меньше. Гагарин уронил карандаш, уронил блокнот, уставился в пустоту и внезапно потерял сознание. Но, видимо, сделал он это достаточно поздно, чтобы пройти тест, иначе он бы потерял место в отряде космонавтов. Можно с уверенностью предположить, что он, как и другие космонавты, весьма недолюбливал эту процедуру, потому что она заставляла их выглядеть перед медиками сущими дураками. Инженеры из числа руководства разделяли их отвращение и недоумевали, чего врачи пытаются добиться, подвергая испытуемых такому удушению. На орбите космонавт может лишиться источника воздуха, лишь если в его капсуле произойдет утечка: тогда он должен закрыть смотровое отверстие шлема и переключиться на автономную подачу воздуха. Если же утечка возникнет и в кабине, и в скафандре, тогда космонавт может прощаться с жизнью, но вероятность подобной двойной неудачи пренебрежимо мала. В космосе у вас либо есть воздух для дыхания, либо его нет. Середины и полумер не существует. Инженеры-ракетчики считали эксперимент с «кислородным голоданием» бессмысленным, но врачи придерживались иного мнения, поэтому опыты продолжались.

Для сбитых с толку космонавтов стал почти облегчением переход к парашютным упражнениям. Теперь-то они подшучивали над медиками, потому что большинство врачей не осмеливалось шагнуть вслед за ними из люка самолета. Инструктором выступал Николай Константинович, опытный парашютист, в активе которого имелся рекордный затяжной прыжок с высоты 15 километров. Возможно, будущим экипажам космических кораблей пришлось бы катапультироваться и на парашюте спускаться на Землю с такой же высоты, и задачей Николая Константиновича было показать, что может пойти не так в высоте и как справляться с такими нештатными ситуациями. В частности, разбиралась так называемая «проблема штопора», когда при катапультировании неправильно выброшенное кресло заставляет пилота вращаться вокруг своей оси. А иногда кресло отстреливается чисто, но кувыркается сам аппарат, от которого оно отделяется. В том и в другом случае пилот не раскроет парашют как полагается, потому что стропы перекручены, как нити в веревке, и шелковый купол просто не может развернуться. Тогда летчик должен стабилизировать свое падение и дать парашюту открыться нормальным образом. Николай Константинович учил своих подопечных специально «портить» прыжки, а затем снова обретать контроль над падением, желательно еще до соприкосновения с землей. «При этом очень неприятном явлении тело вдруг начинает стремительно вращаться вокруг собственной оси, — вспоминал Гагарин. — Голова наливается свинцовой тяжестью, появляется резь в глазах, и всего тебя охватывает неимоверная слабость. Попав в штопор, теряешь пространственную ориентировку»8.

Но прыжки с парашютом, по крайней мере, больше походили на настоящую космическую подготовку. Когда Гагарин и его товарищи находились в самолете и занимались чем-то полезным, они чувствовали себя лучше. Они увереннее владели ситуацией. Но для другой группы «жертв», увы, не существовало столь легкого способа избежать докторских уколов и барокамер.