Гагарин. Человек и легенда

«Наблюдая миллионные толпы людей, так горячо приветствующих Гагарина, я часто вспоминал свои юношеские впечатления от одной лубочной картинки, изображающей встречу Иисуса Христа с народом… Фантазия людей тех далеких времен не шла дальше чуда с пятью хлебами и пятью тысячами голодных, накормленных Христом этими самыми хлебами. А вот наш Гагарин одним своим появлением утоляет жажду многотысячных иноплеменных толп… Это пишу я, хотя мне лучше других известно, что Гагарин — это только счастливая случайность, на его месте мог быть и другой. Помнится, 11 апреля 1961 года [накануне первого космического полета] я записал в своем дневнике: „Завтра Гагарин будет всемирно известным человеком“. Но и я не предвидел тогда всего величия свершавшегося».

К 9 декабря Гагарин, Валя и их сопровождение уже прибыли на Цейлон, в Коломбо. Гагарин признался Каманину: «Работаем на износ, так я долго не выдержу». Советский посол в Коломбо настаивал на как можно большем числе публичных выступлений и встреч. Каманин не удержался и отметил:

«Они делают всё, чтобы выжать из Гагарина максимум возможного для поддержки правительства. Как это отразится на Гагарине, их не интересует…»

Каманин все больше беспокоится о Гагарине с его злоупотреблением спиртным и о Вале с ее все возрастающей неспособностью переносить напряжение публичных мероприятий. Голованов и другие близкие разделяли точку зрения Каманина. Судя по всему, Гагарин пил благоразумно, просто любил повеселиться: в часы отдыха он мог хорошо выпить вместе со всеми, но редко позволял себе слишком много алкоголя, когда работал. К сожалению, эти рекламные турне загоняли его в ситуации, когда он должен был постоянно пить, откликаясь на бесконечные тосты, произносимые в его честь. Это, в придачу к безжалостному графику публичных мероприятий, взваливавшему на его плечи большие эмоциональные нагрузки, незаметно привело к тому, что он стал все больше злоупотреблять спиртным. Вениамину Русаеву и Алексею Беликову (сотрудникам КГБ, личным сопровождающим Гагарина и одновременно его консультантам-спичрайтерам) часто ставили в вину такое положение дел, но что они могли предпринять в такой ситуации…

У Гагарина сложились очень хорошие отношения с Русаевым, и они всегда заступались друг за друга. Спустя много лет Русаев говорил: «Юра был очень чистосердечный человек, он часто брал на себя ответственность за всякие неприятности, которые устраивали другие. Что касается Германа Титова, то этому все было как с гуся вода. После своего полета он раз двадцать, если не больше, совершал, что называется, серьезные дисциплинарные проступки, попадал в аварии на машине и тому подобное. Всем вечно хотелось как-то втянуть в эти истории Юру, но тут уж вмешивался я».

Русаев вместе со своим коллегой Беликовым, блестящим лингвистом, сидели рядом с Гагариным, когда он выступал или беседовал с журналистами. «Я был скорее не телохранитель, а советник и помощник. Сами можете представить, сколько всяких трудностей Юре встречалось в публичной жизни и в заграничных поездках. И моя работа была — о нем заботиться». Не то чтобы Гагарин был неловок в общественной жизни, совсем напротив. «Он отлично помнил имена всех политиков и официальных лиц, с которыми встречался, в отличие от Каманина, который много раз с ним ездил за границу, но в таких вещах был совершенно безнадежен… Часто Юра действовал интуитивно, на слух, ему не нужны были указания и помощь. Я поражался, как он справляется с таким огромным количеством вопросов».

Русаев поведал трогательные подробности: «Никита Сергеевич Хрущев мог порядочно нагрузиться уже после двух рюмок, и Юра всегда следил, чтобы он не перебирал». Хотя Гагарин явно обожал Хрущева, он старался держаться от других политиков как можно дальше — насколько позволяла вежливость. Сергею Белоцерковскому довелось близко познакомиться с Гагариным: он преподавал ему аэрокосмические науки с 1964 года, когда тот пытался вернуться к серьезной работе. «Думаю, у него началось своего рода раздвоение личности. С одной стороны, его привечали короли, президенты и даже английская королева, а с другой, он никогда не терял связи с простым народом. Думаю, он начал ощущать, что у низших классов слишком мало прав, что им тяжело живется, при этом он наблюдал разложение в высших слоях общества. Он видел, как наши пьяные вожди танцевали на столах и отвратительно себя вели, и это не могло не ранить его честную душу. Я говорю не только о внешних признаках, но и о внутреннем распаде, который царил среди нашей правящей верхушки».