Гай Мэннеринг

– Я уж не знаю, мистер Плейдел, – сказал Динмонт, поглядывая на свою куртку и на прекрасную мебель гостиной, – может, мне куда в другое место пойти бы, пока вы тут свои дела обсудите: мне здесь делать нечего.

Полковник, который к тому времени уже узнал Дэнди, подошел к нему, приветливо поздоровался с ним и сказал, что после его благородного поступка в Эдинбурге он в своей грубой куртке и охотничьих сапогах с честью мог бы занять место в любом из залов королевского дворца.

– Нет, нет, полковник, мы ведь люди простые, деревенские. Конечно, я рад был бы услыхать, что у капитана все переменилось к лучшему, а уж я знаю, что все на лад пойдет, коли мистер Плейдел за дело взялся...

– Верно, Динмонт, ты просто как Горный оракул говоришь, ну, а теперь помолчи. Кажется, наконец все сели.

Выпьем по бокалу вина, а потом уже я начну допрос по всем правилам моего катехизиса. Теперь скажите нам, дорогой мой, – сказал он, обращаясь к Бертраму, – а сами-то вы знаете, кто вы такой?

Несмотря на свое замешательство, наш неофит при этих словах невольно рассмеялся и ответил:

– Прежде я всегда думал, что знаю, но последние события заставляют меня в этом усомниться.

292 Или как вас там зовут (лат.).

– Тогда расскажите нам, кем вы себя считали раньше.

– Я привык считать и называть себя Ванбестом Брауном, вольноопределяющимся *** полка, которым командовал полковник Мэннеринг. Полковник меня знает.

– Все это совершенно верно, – сказал полковник. – Я

могу подтвердить, что это действительно мистер Браун, и добавить то, что он, по своей скромности, вероятно позабыл: он зарекомендовал себя как человек способный и храбрый.

– Тем лучше, – заявил Плейдел, но это общие положения. Скажите мне, мистер Браун, где вы родились?

– Насколько я знаю, в Шотландии, но где именно, сказать не могу.

– А где выросли?

– Ну, конечно, в Голландии.

– А у вас не осталось никаких, воспоминаний о годах детства, проведенных в Шотландии?

– Только самые смутные. Но я хорошо помню, что в детстве меня и любили и баловали, и, вероятно, это воспоминание еще отчетливее оттого, что потом со мной обходились очень сурово. Я смутно припоминаю красивого мужчину, которого я звал папой, и болезненную женщину, должно быть мою мать, но воспоминания эти очень неясные и путаные. Я помню еще какого-то высокого, худого и доброго человека, он ходил всегда в черном, учил меня читать и гулял со мной, и, кажется, в последний раз.

Тут Домини не мог уже больше сдерживать себя. С

каждым словом, которое он слышал, он все больше убеждался, что видит перед собой сына своего благодетеля.

Ценою огромных усилий, он не давал воли своим чувствам, но когда, перебирая в памяти образы детства, Бертрам дошел до своего учителя, он уже больше не мог утерпеть. Он вскочил, сложил руки и, весь дрожа, со слезами на глазах, громко закричал:

– Гарри Бертрам, посмотри, неужели ты меня не узнаешь?

– Да, – воскликнул Бертрам, вставая с места, будто свет озарил его вдруг, – да, Гарри, так меня действительно звали! И это действительно мой милый учитель, я узнаю его и по голосу и по виду!

Домини бросился в его объятия; он несчетное число раз прижимал его к груди, охваченный буйным восторгом, от которого сотрясалось все его тело, безудержно всхлипывал, а потом, как выразительно говорится в Библии, возвысил голос и громко зарыдал.

Полковник Мэннеринг тоже взялся за платок; Плейдел морщился и протирал очки, а добряк Динмонт два раза громко всхлипнул и сказал:

– Это же просто черт знает что! Такого со мной ни разу не бывало с тех пор, как я старуху мать похоронил.

– Ну довольно, довольно, – сказал наконец адвокат. –

Тише, суд идет. Нам еще много всего предстоит сделать; надо, не теряя времени, собрать нужные сведения; придется, по-видимому, кое-что предпринять сейчас же, не дожидаясь утра.

– Я велю тогда оседлать лошадь, – предложил полковник.

– Нет, нет, успеется. С этим можно еще подождать. .

Только знаете что, Домини, довольно. Я уже дал вам излить ваши чувства. Время ваше истекло. Позвольте мне продолжать допрос.

Домини привык повиноваться всем, кто этого требовал.

Он снова плюхнулся в кресло и покрыл лицо клетчатым носовым платком, воспользовавшись им, как некогда греческий художник – покрывалом. По сложенным рукам можно было догадаться, что он погрузился в благодарственную молитву. Он то выглядывал из-за своего покрывала, как будто с тем, чтобы удостовериться, что радостное видение не растаяло в воздухе, то опускал глаза и снова благоговейно молился про себя, пока наконец внимание его не привлекли вопросы адвоката.

– А теперь, – сказал Плейдел, после того как он тщательно расспросил нашего героя о самых ранних воспоминаниях детства, – а теперь, мистер Бертрам, – я думаю, мы должны уже называть вас вашим настоящим именем, –

сделайте милость, расскажите подробно все, что вы припоминаете о вашем отъезде из Шотландии.

– События этого дня, сэр, действительно были так ужасны, что оставили в памяти неизгладимый след, но, должно быть, именно этот ужас и смешал в одно все подробности виденного тогда. Помню, я где-то гулял, по-моему это было в лесу...