Гайдамаки. Сборник романов (СИ)

Ермак — это Ермил, Ермолай, Еремей или даже Герман! Но не Ермил, не Ермолай, не Еремей и не Герман, а именно странное, нехристианское имя “Ермак” стояло в самом первом по времени и притом церковном известии — поминальном синодике, который составил в 1621 (или 1622) году, по свежей еще памяти, Киприан, ученый архиепископ сибирский, бывший архимандрит Новгородского Хутынского монастыря. Он-то знал, конечно, на зубок православные святцы и тоже, верно, поломал голову над языческим Ермаком, прежде чем поставил его в своем синодике!

Есть известие — оно пошло от поздней Черепановской летописи, — что Ермака звали Василием: Ермак остается прозвищем.

Увы! Историки разглядывали в Васильи-Ермаке славного рязанского атамана Василья Уса.

Итак, все, что мы знаем: Ермак — это Ермак.

Докопались, что на волжском жаргоне ермак — это ручной жернов или артельный котел. Так, в руках иных историков, обладающих полетом воображения, биография Ермака обогатилась новым штрихом: до своего атаманства Ермак был кашеваром.

В те времена многие люди, вместе с “молитвенным” именем, носили второе имя — прозвище. Иногда это было тоже христианское имя, иногда — меткая кличка. Под этим прозвищем и слыл человек. О “молитвенном” его имени нередко и не вспоминали.

У вольных же казаков находилась еще причина сменять имя. Попав в “поле”, человек как бы родился заново. Он скидывал посконный армячишко (недаром, по поговорке, казаки “добывали зипуны”), а вместе с ним — и прежнее прозвание. Когда поймают воеводы казака, не допытаются, чей человек. Новое имя укрывало…

Все же у всех Ермаковых атаманов-помощников мы знаем настоящие имена. Только у самого Ермака никому не удалось отыскать другое имя. Так и пришлось петь три века вечную память ватажному котлу или ручному жернову…

Есть историки, которые сомневаются и в отчестве Ермака. “Тимофеевич” тоже кажется им мифическим заимствованием у Степана Тимофеевича Разина. Впрочем, этому гиперкритицизму можно противопоставить прямое упоминание о “волских казаков атамане Ермаке Тимофееве” в грамоте Грозного Максиму и Никите Строгановым от 16 ноября 1582 года.

“Написание”, составленное старыми казаками, товарищами Ермака, через тридцать пять лет после его смерти послужило первоосновой, “протографом” для Киприанова синодика и для позднейших летописей. Но протограф утерян, и мы знаем только летописи.

В 1636 году сочинил такую летопись архиепископский дьяк Савва Есипов — Есиповская летопись понадобилась для оправдания предположенной канонизации Ермака, превращения его в святого.

Около того же времени, может быть, немного позднее, а иные думают, что даже раньше, сочинил другую летопись какой-то прихлебатель Строгановых. Он запоздало пытается переспорить историю, сгладить обиду, нанесенную Ермаком уральским “именитым людям”. И Строгановская летопись славословит и восхваляет Строгановых: Ермак-де во всем поступил по их указу, их иждивением и покорена Сибирь.

В первой половине XVII века было написано также краткое известие “О взятии Сибири”.

Значительно поздней, в конце XVII или в начале XVIII века, автор “Чертежной книги Сибири” Семен Ульянов Ремезов написал еще одну летопись. В своем рассказе Ремезовская летопись следует за Есиповской, но составитель ее, как уже говорилось, знал еще какие-то, до нас не дошедшие известия, вставлял в свою повесть туземные легенды. В этой летописи есть рисунки, а на особых листах вклеены обрывки из другой, тоже в отдельности нам неведомой летописи (ее назвали Кунгурской), писанной совсем непохожим на летописный, крепким, народным, казачьим языком.

Что еще?

Есть многочисленные “летописные повести”, есть написанные в XVII и в XVIII веках “своды” — они обильно наполнены знамениями, чудесами и тягучими перепевами старых летописей.

Почти через двести лет после Ермака, в 1760 году, некий тобольский “ямщик” Илья Черепанов составил последнюю, Черепановскую летопись. Что нового мог он знать о Ермаке? Серым, скучным, по-приказному кудреватым языком он сбивчиво и путано пересказывает давно уже известное, от себя добавляя всякие россказни и слухи.

Каждая летопись по-своему излагает историю Ермака. Архивы, где могли храниться подлинные грамоты, писцовые бумаги, приказная переписка, горели в деревянных сибирских посадах. В частности, многое уничтожил пожар 1788 года, когда Тобольск выгорел дотла.

С тех пор в лубочных книжках для народа события сибирского похода покрывались густым верноподданническим, боярско-купеческим, морально-поучительным лаком.

Историческая критика сделала не мало, чтобы размотать клубок противоречий в известиях о Ермаке.

Все-таки границы точно установленного не широки.

Многое, правда, все еще остается необследованным. Возможны еще важные находки. Скудно записано то, что хранит о Ермаке народная память.

Так или иначе биография Ермака в обычном смысле невозможна. Начало жизни его неведомо. Конец тонет в густом тумане легенд. Только четыре-пять лет как бы вырваны резким светом из тьмы. Но и в этом освещенном узком промежутке мы видим только грубые контуры событий.