Гайдар

На тот случай, если б Соловьев спросил о нем и о его отряде, каждый раз уславливались, что говорить. Все ж бандиты держали Васю в некоем, отдалении. Узнавал Кузнецов преимущественно о результатах вылазок и о том, куда свезено украденное (это бывал очередной временный склад). По прошествии некоторого срока он склад этот забирал.

Пашка Никитин объяснял: у Васи кругом друзья. Не так ловок Вася, как ловки друзья, а у них свои счеты с Соловьевым…

Аграфена

Несколько раз ему помогала Аграфена Кожуховская, у которой снимал в Форпосте комнату и столовался.

Сначала жил при штабе, и работать приходилось круглые сутки: есть ли дело, нет ли - все прут в штаб. И тогда он по совету Кузнецова снял квартиру в доме Аграфены. И очень удачно.

Было ей под сорок. Жила с мужем, которого о н видел мало. Сноровистая и веселая Аграфена делала все быстро. Принесут, бывало, ей полотна, ниток, пуговиц (из кузнецовских трофеев) шить рубашки бойцам. Она в несколько дней раскроит, сметает, раз-раз - готово цело. И рубашки лежат, словно у купца в лавке, целой стопкой.

С ним же Аграфена была то уважительна, то насмешлива - в зависимости от того, видела ли она в нем в ту минуту мальчишку или командира, но во всех случаях относилась к нему с такой смущавшей его предупредительностью и заботой, какой не знал, покинув дом. И он прятал свое смущение под грубоватой сердитостью.

Бывало, придет: «Обед готов?» - «У меня всегда готов, чтоб тебя, Аркаша, не задерживать». (Сам просил, чтобы по отчеству не звала: «Вы зовите меня без людей Аркаша».)

Садится. Если с ним гость, Аграфена приглашает гостя. Ставит тарелки, суп, котлеты прямо со сковородки. Он с гостем беседует и ест. Съедает котлету, вторую, третью, дойдет до пяти, сам удивится: «Что это я? Вроде и не хотел, а так сегодня разъелся…»

«Батюшка ты мой, - скажет она ему, - ты ведь как бычок мой Миша, целый день ходишь. Кушай еще. Мяса много».

После котлет попьет чаю с печеньем. (Печенье любил, и она ему нарочно пекла.) Если гость к тому времени уйдет - подремлет немного и опять отправляется.

- Да куда же ты? - кричит ему из кухни Аграфена. - Отдохни хоть часик.

- Некогда, - ответит, - давно что-то про Ваньку ничего не слышно.

Ванькой между собой звали Соловьева. Аграфена Соловьева знала: училась в одной школе. «Он, пока не стал бандитом, так-то ничего, хороший был парень, - говорила Аграфена. - Семья большая. Жили небогато. Избушка на одном боку. И чего в бандиты записался - до сих пор не пойму».

Женщина была она умнющая.

И он просил у нее иногда совета, поскольку Соловьев охотился за ним не меньше, чем он за Соловьевым. Только охота у них была разная.

Узнав, что ему только восемнадцать или по крайней мере что он очень молод, стал Соловьев прельщать его письмами. Народ ездил взад-назад. Какому-нибудь мужику по дороге в Форпост вручался конверт: «Брось подле многолавки…» А раз на конверте: «Передать Голикову. Срочно», то сразу и приносили.

- Опять какая-то собака письмо принесла, - удивлялся он.

В письме: «Аркадий Петрович! Приезжай погостить. Самогон, я знаю, ты не пьешь, так у меня «Смирновская» есть. С честью встречу - с честью провожу. А не сможешь приехать - так и быть, ящичек подброшу. Кто-нибудь передаст…»

Он самогонку в самом деле не пил, как не пил в ту пору ничего. «Спасибо, - отвечал, - Иван Николаевич. Я водку-то и свою не пью. А твою-то и вовсе пить не стану. Я лучше из Июса напьюсь».

И письмо бросали возле той же многолавки. А на письме - «Передать Соловьеву».

А сам, как получит записку, целый день ходит задумчивый. Всюду ему чудится Соловьев. Ни разу в лицо его не видел, а все Соловьев перед глазами. Терпеть его не мог, а увидеть, поймать Ваньку - другой мечты не было.

Не оставляло предчувствие - Соловьев рядом. Тревожное это ощущение будило его ночью. Он спешно одевался. Пристегивал маузер. Засовывал в карман несколько «лимонок», торопливо обходил посты, потом забирался на холм повыше, лежал и слушал: нет ли конского топота, не донесутся ли какие голоса. Однажды донеслись.

«Тревога!»

Тревога оказалось ложной. А уехал на сутки из Форпоста - на рассвете был заколот часовой.

Велел оцепить однажды лес, а сам, ожидая шифровку, задержался в штабе. Когда уже садился на коня, подали записку: «Карауль не карауль, а меня тебе все равно не укараулить…» Не выдержал, засмеялся. И вечером, придя домой, вспомнив, рассмеялся снова.

- Ты чего? - удивилась Аграфена.

- Это я про Ваньку… Ох умен, ох ловок. Интересно б на него посмотреть. Просто интересно.

- Да ничего в нем особенного нет, - сказала Аграфена. - Росту он, Аркаша, пониже твоего. Волосом потемней, а в плечах такой же… И потом давно я хотела тебя спросить: ну, поймал бы ты нашего-то Ивана. Чего бы ты стал с ним делать?

- Я сам много думал. И когда забывал ненадолго, какой за ним «хвост», была у меня мысль сначала крепко его связать, когда немного перебесится - посадить в поезд и отвезти в Москву.