Гайдук Станко

Работал он лишь в самых крайних случаях. В голове его постоянно роились всевозможные планы. Цари и те в своих желаниях были куда скромнее, чем Маринко. У него был зоркий глаз и хорошая память. Часто, словно бездельник-пес, он шатался по селу и вокруг него. Осведомлен он был решительно обо всем: кто чем сейчас занят, кто на кого заглядывается, у кого сколько в доме ложек, какая женщина ждет ребенка и т. д. Никто не знал Черного Омута лучше, чем он; он даже знал наперечет всех сельских ребятишек и помнил, как кого зовут. Знал клички коров, кто чем богат… Положительно всё! Он был всеведущ.

Груша был с ним знаком. Но родственные души порой питают друг к другу неприязнь. И Груша не любил Маринко. Однако, услышав елейный голос Маринко, он сбавил шаг, а когда тот приложился к его руке, остановился.

— Куда идешь?

— В лес, милостивый эфенди.

Груша смотрел на согбенного Маринко.

— Послушай-ка, Маринко!

— Слушаю, эфенди.

— Что происходит с этими гяурами?.. Чем я с ними лучше, тем они больше сторонятся меня.

— Милостивый эфенди, — сказал Маринко, — это же очень просто!

— Кто-нибудь настраивает их против меня?

— Ты угадал!

— Кто же?

— Тот, с кем ты так милостив. Змею пригрел на своем сердце!

— Поп?

— Он!

— И кмет?

— И он…

— И что же они говорят?

— Многое говорят. Распустил ты их! Говорят, что ты с народом так добр, чтоб легче было сесть ему на голову. Говорят, что твоя доброта фальшивая! Говорят…

— И все это говорит поп?..

— И поп и кмет, и… все!

— Идем ко мне, — сказал Груша.

Субаша повернул назад. Маринко шел за ним. Турок страшно разозлился. Разозлился, что его так быстро раскусили. Он строил великолепные планы, вынашивал их днем и ночью, и вот все они лопнули, как мыльные пузыри…

Молча они дошли до хана. Груша повел Маринко в свою комнату, все убранство которой составляли оттоманка да развешанное по стенам оружие. Маринко эта комната показалась царской палатой. Огромная неподдельная радость охватила все его существо, когда Груша сказал:

— Садись рядышком, добрый человек!..

— Могу и постоять, милостивый эфенди!

— Сядь, Маринко, сядь! Вот табак. Кажется, ты куришь?

Маринко поднял голову, выпрямился, присел на самый краешек оттоманки и воззрился на турка.

Лицо его было такое благообразное, такое кроткое и ясное: ни дать ни взять — лик святого.

— Мой добрый эфенди! — невольно вырвалось у Маринко.

И он искренне в глубине души предал анафеме и попа, и кмета, и всех сельчан, оскорбляющих такого хорошего человека.

— Э, мой Маринко, мой добрый брат! Не гожусь я для таких дел. Тут подошел бы Му́я из Бога́тича, а не я!..

— Ты хороший человек, эфенди! По-моему, с ними нужно быть построже.

— Как это? — с наигранным удивлением спросил турок.

— Я бы на твоем месте первым делом вразумил попа. Пусть узнает, кто ты есть, — вкрадчиво отвечал Маринко.

— Нет, нет, нет! Я не хочу крови! Я хочу по-хорошему!

— Но, дорогой эфенди, это все равно что бисер пред свиньями метать!..

— Я не хочу крови! Я хочу, чтоб этот народ видел, что я ему не враг! Я хочу жить с ним по-братски!

Маринко жалел турка.

Наступило молчание. Субаша курил свой длинный чубук, ленивым взглядом провожая уходившие вверх кольца дыма. Вдруг он спросил:

— А как ладят поп и кмет?

— Как братья.

— Они могли б поссориться?

Маринко не сразу ответил.

— Н…не могут! Это невозможно! Черный Омут я знаю лучше самого себя; так вот, в Черном Омуте нет человека, способного их поссорить! — сказал он твердым голосом.

— Да я просто так спросил! Если б они поссорились, я бы стал их мирить!.. Тогда б они увидели, что я желаю им добра!

Маринко шевельнул усом и посмотрел Груше прямо в глаза.

— Ты что-нибудь придумал? — радостно спросил тот.

— Милостивый эфенди, не спрашивай! Предоставь это дело мне! Я понял твои намерения. Будешь мирить не двоих, а весь Черный Омут.

— Маринко! Друг! Человек!.. Станешь мне братом, если устроишь все, как надо. Сделаю тебя самым именитым человеком! Хочешь табаку?.. Вот! Подай кисет! Так! Денег нужно? У Сули все есть, и все — твое! Вот! На́!

Груша даже вскочил с оттоманки. Глаза его горели, как угли, а физиономия сияла от удовольствия.

Маринко тоже поднялся.

— Спасибо тебе, милостивый эфенди! Вот увидишь, на что я способен! Не нужны мне деньги. Твоя любовь мне дороже всяких денег!

— Ступай, Маринко, ступай!.. Да будет тебе удача!

Маринко отвесил низкий поклон и вышел.

Весь божий день он слонялся по селу. В голове у него рождалось множество чудесных планов. Перед глазами стояло прекрасное будущее. Он сдружится с первыми беками…[12] Всем туркам станет известно его имя. Ни один не пройдет через село, не справившись о нем. Будут проходить беки, паши, а может, даже сам милостивый визирь пожелает с ним познакомиться…

А Груша?

И ему виделись яркие чудесные картины. В радостном возбуждении шагал он по комнате из угла в угол и шептал:

— Эти двое поссорятся, а уж я постараюсь подлить масла в огонь. Заступлюсь за одного, тот возьмет верх… Один упадет, другой через него переступит… А там, глядишь, все сельчане разобьются на два лагеря, и пойдет у них вражда…