Гайдзин

Но это была неправда. Часто он злился и вихрем вылетал из комнаты, оставляя ее одну. Проблема была всегда одна и та же, случайное замечание, после которого он сначала просил, потом зло упрекал, молил, требовал, умолял, кричал: «Нам не нужна темнота! Мы любовники, и нам больше не нужна темнота, мы не только любовники, но и друзья, я привязан к тебе на всю жизнь. На всю жизнь! Я люблю тебя, ты даже представить себе не можешь, как я люблю тебя, ты не можешь этого знать, я прошу, и прошу, и прошу тебя, а ты просто сидишь и…»

И всегда один и тот же терпеливый, смиренный ответ: голова в пол, голос тихий, со слезами или без – и непреклонный:

– Пожалуйста, извините меня, но вы согласились, прошу прощения, но вы согласились.

Она выпила еще, и он увидел, как ярче заалели ее щеки. Хинодэ снова взялась за бутылочку, но пальцы уже плохо слушались ее, и она пролила каплю саке на стол. Она охнула, тихо и весело.

– О, прошу прощения. – (Его чашечка опять наполнилась, и ее, обе быстро опустели; захмелевшая, она казалась ему еще более притягательной.) – О, это очень хорошо, очень-очень хорошо, neh, Фурансу-сан?

Длинные пальцы с безупречными ногтями потрясли бутылочку и обнаружили, что она пуста. Хинодэ тут же грациозно поднялась; чрезмерно длинное кимоно волочилось по полу, и создавалось впечатление, будто она не идет, а скользит сначала к жаровне, где в горячей воде нагревались еще бутылочки, а потом к полке за крошечным окном, где охлаждались остальные. На мгновение в комнату проник ветер и вместе с ним неожиданный запах. Запах порохового дыма, едва уловимый, но спутать с другим его было невозможно.

– Что это? – спросил он по-французски.

Она удивленно посмотрела на него:

– Прошу прощения?

Теперь, когда она снова закрыла окно, запах исчез.

– Ничего, мне показалось… – Сегодня все в ней было для него соблазнительным. – Ничего, пожалуйста, садитесь. Вот сюда.

Она послушно села рядом, неловко толкнув его при этом и хихикнув. Она налила им еще саке, ее рука дрожала. С довольной улыбкой он выпил с ней; саке согревало его, но не так, как была согрета она. Под покрывалом ее нога коснулась его ноги. Его рука потянулась к ней, вторая обняла за талию, и они поцеловались, шепот ее губ был тихим и влажным, язык – чувственным. Его рука передвинулась выше, и Хинодэ со смехом высвободилась из его объятий.

– Подождите, Фурансу-сан, подождите, не здесь, сегодня…

Как взволнованная школьница, она оттолкнулась от него, поднялась на ноги и направилась в спальню с ее единственной лампой, чтобы, по обыкновению, потушить ее и лишь потом, когда она приготовится в темноте, пригласить его войти. Но сегодня она остановилась на пороге, оперлась рукой о стойку, чтобы не потерять равновесие, и повернулась к нему; глаза ее горели.

– Фурансу-сан.

Не сводя с него взгляда, она принялась напевать про себя, вынимая из волос длинные заколки, пока черная волна не сбежала вниз до пояса. Теперь она распустила оби и дала ему упасть. Короткий смешок. Затем кимоно, оно тоже соскользнуло на пол. В один миг у него захватило дух, и он застыл пораженный. Золото ее нижнего кимоно мерцало в пламени свечей, прозрачный шелк одновременно и обнажал, и прятал. Снова кончик ее языка пробежал по губам. Она кокетливо развязала завязки и позволила нижнему кимоно слегка приоткрыться. Под ним не было никакой одежды. Только узкая полоска ее тела стала видна, от шеи до крошечной ступни. И все это время с губ не сходила та же загадочная улыбка, глаза манили, принуждая его ждать, обещая и мучая. Ветер застучал дверью-сёдзи, но они не услышали этого.

Его сердце никогда не колотилось так сильно. Он заставил себя оставаться на месте. Теперь он мог видеть, как вздымается и опускается ее грудь, как напряглись под шелком соски ее маленьких грудей. Когда ожидание стало невыносимым, он поднялся и шагнул к ней. Его руки были нежны, и он вложил в поцелуй всю глубину страсти, на какую был способен. Он стоял рядом с ней, высокий и сильный, и она обмякла в его объятиях. Легко подняв ее на руки, он положил ее на футоны в спальне и сорвал с себя одежду. И опустился рядом с ней на колени, в экстазе глядя на нее в мягком свете.

– Je t’aime, je t’aime.

– Посмотрите, Фурансу-сан, – сказала она, лежа перед ним с милой улыбкой. Ее пальцы показывали на внутреннюю поверхность бедра.

Какое-то мгновение он не понимал, о чем она. Потом заметил красное пятно. Сердце едва не выпрыгнуло из его груди, рот наполнился желчью.

– Посмотрите, – повторила она, так тихо, все с той же улыбкой, глаза такие темные в скудном свете. – Это началось.

– Это… это нет ничего, – произнес он, задыхаясь. – Ничего.

– Это все. – Она посмотрела ему в лицо. – Пожалуйста, дайте мне нож.

Его голова дернулась назад, глаза перестали видеть что-нибудь, кроме язвы, заполнившей собой весь мир. Сделав неимоверное усилие, он потряс головой, чтобы прогнать наваждение. И заставил глаза смотреть. Но это не прогнало изо рта мерзкий, тошнотворно кислый привкус.