Гайдзин

Пока ты далеко, Ёси-тян, я могу оставаться спокойной большую часть времени, но рядом с тобой... Ах, тогда это бывает очень трудно, хотя я и притворяюсь, о, как я притворяюсь, и прячу свою ревность к другим, и веду себя так, как должна вести примерная жена. Но это не означает, что я, как и все жены, не испытываю дикой ревности, иногда доходящей до исступления, когда мне хочется убить или, ещё лучше, покалечить всех этих девок, когда я мечтаю о том, чтобы меня желали и овладевали мной с такой же страстью.

— Вы были вдали слишком долго, муж мой, — нежно произнесла она, желая, чтобы он взял её прямо сейчас, на полу, где они возились бы так, как, в её представлении, возятся разохотившиеся молодые крестьяне и крестьянки.

День близился к середине; легкий ветер расчистил небо от облаков. Они находились в самых внутренних покоях: три комнаты с татами на полу и ванная комната в том месте, где стена стояла углом. Она наливала ему чай, изящно, как всегда. С самого детства она изучала чайную церемонию, как и он, но она теперь была Сэнсэем и сама учила других чайной церемонии. Они вымылись, и им обоим сделали массаж. Двери были заперты, стража расставлена, прислужницы отпущены. Он сидел в накрахмаленном кимоно, она угощала его в легком, развевающемся ночном кимоно, распустив волосы.

— Думаю, после нашего разговора я отдохну. Тогда моя голова прояснится к сегодняшнему вечеру.

— Ты ехала весь день?

— Да, господин. — Путешествие и в самом деле было трудным, она мало спала и меняла лошадей через каждые три ри, что составляло около девяти миль.

— Сколько времени занял у тебя путь?

— Два с половиной дня; я привела с собой только двадцать самураев под началом капитана Исимото. — Она рассмеялась. — Массаж действительно был очень кстати, и ванна. Но прежде...

— Почти десять ри в день? Почему таким скорым маршем?

— Большей частью для моего удовольствия, — безмятежно ответила она, зная, что времени впереди довольно, чтобы рассказать ему дурные вести. — Но прежде, Ёси-тян, чай для вашего удовольствия.

— Спасибо. — Он выпил зеленый, с тонким ароматом чай из тыквообразной чашки эпохи династии Мин и поставил её на место, наблюдая и выжидая, зачарованный её искусством и спокойствием.

После того как она налила им снова, сделала глоток и поставила свою чашку на место, она сказала тихо:

— Я решила прибыть сюда безотлагательно, потому что до меня дошли тревожные слухи и мне нужно было убедить себя и ваших военачальников, что вы в добром здравии, — слухи о том, что вы в опасности, что Андзё настраивает Совет против вас, что покушение сиси на него и убийство Утани являются частью нового большого подъема движения сонно-дзёи, что грядет война, как внутренняя, так и внешняя, и что Андзё и далее продолжает предавать вас и весь сёгунат. Он не должен был отпускать сёгуна и его жену из императорской семьи на поклонение в Киото.

— Все это правда или отчасти правда, — ответил он с тем же спокойствием, и её лицо потемнело. — Дурные вести разлетаются, как на крыльях ястреба, Хосаки, neh? Все ещё больше осложняется из-за гайдзинов. — Он рассказал ей о своей встрече с чужеземцами и о Мисамото, своём шпионе, потом более подробно — об интригах внутри замка, но не о своём подозрении, что Койко связана с сиси: Хосаки никогда не поймет, как Койко возбуждает меня и насколько это осознание опасности усиливает мои чувства и ощущения, делает её гораздо более волнующей для меня, подумал он. Моя жена лишь посоветует немедленно удалить Койко, провести дознание и наказать её и не оставит меня в покое, пока это не будет исполнено. Он закончил тем, что рассказал ей о вражеском флоте, стоящем у порога, письме сэра Уильяма и его угрозе и о сегодняшнем заседании Совета.

— Зукумура? Старейшина? Этот дряхлый тупица? Разве один из его сыновей не женат на племяннице Андзё? Конечно же, старый Тояма не стал голосовать за него?

— Он просто пожал плечами и сказал: «Он или кто другой, не имеет значения, у нас скоро будет война. Назначайте кого хотите».

— Значит, в лучшем случае голоса разделятся три к двум против вас.

— Да. Теперь Андзё не обуздать. Он может делать все, что пожелает: расширить голосованием свою власть, стать тайро — любую глупость, какая придет ему в голову, вроде этого идиотского переезда Нобусады в Киото. Ёси почувствовал, как у него опять что-то сжалось в груди, мешая дышать, но он взял себя в руки, радуясь возможности поговорить откровенно — насколько откровенно он вообще мог говорить с кем-то — и доверяя ей больше, чем кому бы то ни было.