Галапагосы

Тот, кто не дежурил в данный момент у штурвала, обязан был сидеть с *Уэйтом и, если получится, мог немного соснуть. Конечно, дежурства получались очень долгими, однако само испытание обещало быть недолгим, так как, по расчетам капитана, Бальтра находилась всего часах в сорока хода от Гуаякиля.

Довелись им доплыть до Бальтры - чему сбыться было не суждено, - и они бы нашли остров разбомбленным и опустошенным еще одной авиабандеролью с дагонитом.

Люди в те времена были столь плодовиты, что обычные взрывы, вроде вызванных перуанскими ракетами, почти не влекли за собой никаких биологических последствий. Даже по завершении длительных войн выяснялось, что в живых оставалась еще масса людей. Дети рождались в таком количестве, что даже серьезные попытки сократить численность населения с помощью применения силы оказывались обреченными на неудачу. Они оставляли по себе не более глубокий след - за исключением ядерных ударов по Хиросиме и Нагасаки, - чем «Bahia de Darwin», безрезультатно разрезавшая и баламутившая поверхность океана.

Именно эта способность человечества столь быстро залечивать раны путем деторождения привела многих к мысли, что разного рода взрывы - не более чем шоу-бизнес, высокотеатральный способ самовыражения.

Тем не менее человеческому роду суждено было, не считая крошечной колонии на Санта-Росалии, утратить эту способность, которую навсегда, покуда он состоит из воды, сохранит поглощающий все следы океан: заживлять собственные раны.

Что же касается человечества, то его ранам вскоре предстояло стать незаживляемыми. А взрывчатым веществам - перестать быть всего лишь отраслью шоу-бизнеса.

Итак, продолжай человечество по-прежнему исцелять нанесенные себе самому раны посредством совокупления - мой рассказ о колонии на Санта-Росалии превратился бы в трагикомедию с тщеславным и некомпетентным капитаном Адольфом фон Кляйстом в главной роли. Действие ее протекало бы от силы несколько месяцев, а не миллион лет, и колонисты никогда бы не стали настоящими колонистами, а лишь потерпевшими кораблекрушение, которых вскоре заметили бы и вызволили с острова.

В том числе и посрамленного капитана, который один был всецело ответствен за все их мучения.

По прошествии всего одной ночи в открытом море, однако, капитан еще сохранял уверенность, что все идет как нужно. Вскоре Мэри Хепберн должна была сменить его у штурвала, при этом он намеревался дать ей следующие инструкции: «Следите, чтобы солнце все утро находилось над кормой, а весь день - по носу судна». Самой насущной задачей капитан считал завоевать уважение своих спутников. Они были свидетелями его самого позорного поведения. Он надеялся, что к моменту их прибытия на Бальтру они позабудут о том, как он напился, и станут рассказывать всем встречным и поперечным о том, как он спас им жизнь.

Это еще одна способность, которая была свойственна людям раньше, а ныне ими утрачена: предвкушать в мыслях события, которые еще не произошли, а может быть, и не произойдут никогда. Моя мать тоже была в этом сильна. Когда-нибудь, мечтала она, отец перестанет писать научную фантастику и создаст что-то такое, чем люди будут зачитываться. И у нас будет новый дом в каком-нибудь красивом городе, хорошая одежда и так далее, и тому подобное. Порою, слушая ее, я удивлялся, зачем Богу было вообще трудиться и создавать реальный мир.

Ибо сказано «Мандараксом»:

Воображение способно заменить множество путешествий - и насколько это дешевле!

Джордж Уильям Кёртис (1824-1892)

Итак, капитан, полуголый, стоял на мостике «Bahia de Darwin», а мысленно находился на острове Манхэттен, где хранилась большая часть его денег и жило большинство друзей. Он грезил о том, как выберется с Бальтры и купит себе уютную квартирку на Парк-авеню - и ну его к черту, этот Эквадор!

И тут в мечты его вторглась грубая реальность. Над горизонтом показалось самое что ни на есть реальное солнце. Показалось - но не там, не совсем там. Капитан всю ночь воображал, будто держит курс прямо на запад. Это означало, что солнце должно было всходить у него за кормой. А это солнце, хотя и поднималось сзади, оказалось тем не менее еще и в значительной степени справа. Поэтому он положил судно на левый галс и развернул его так, чтобы солнце было там, где ему и надлежало быть. Его большой мозг, повинный в допущенной ошибке, уверил его совесть, что ошибка эта не столь уж велика и произошла недавно, из-за того, что перед рассветом звезды поблекли и он потерял ориентацию. Спокойствие совести было ему необходимо не меньше, чем уважение пассажиров. Этот его большой мозг жил собственной жизнью, и в конце концов наступит даже такой момент, когда капитан попытается всадить в него пулю за те заблуждения, в которые тот его ввел.

Но до этого часа оставалось еще пять дней.