Галерея аферистов

Семь дней в июне 1978 г. навсегда вошли в историю под названием «неделя фон Хирша». Аукционный дом избрал великолепную маркетинговую стратегию. В одной витрине были выставлены особо ценные предметы искусства, которые следовало сначала предложить фонду фон Хирша. Сама мысль о том, что «Сотби» не удастся получить прибыль от их продажи, была Уилсону невыносима. Поэтому он удвоил предварительные цены на эти вещи, отпугнув фонд, однако тем самым обязался выставить их на аукцион с нижними отправными ценами рекордного уровня. План Уилсона удался. Ему повезло? Да. Он пошел на риск? Да. Но судя по этому эпизоду, в основе его уверенности в том, что если картина или скульптура хороша, то всегда можно повысить ее цену до следующего уровня, лежала интуиция, позволявшая безошибочно распознать качество.

Нельзя сказать, чтобы, требуя жертв от своих сотрудников, Уилсон никогда не шел на жертвы сам. «Питер решил во что бы то ни стало заполучить коллекцию импрессионистов и модернистов, принадлежащую семейству Шарп, – вспоминает Перегрин Поллен. – В 1968 году мы оба отправились в Калифорнию их уговаривать. Питер совершенно очаровал пожилую миссис Шарп и стал ходить с ней на танцы в лос-анджелесские ночные клубы. Так он танцевал с этой довольно тучной дамой, чтобы не упустить коллекцию, и даже говорил: „Если понадобится, я на ней женюсь“, – и я знаю, что он не лгал».

Если того требовали обстоятельства, Уилсон, не стесняясь, подсылал к своим клиентам хорошеньких молодых людей. Рассказывают историю, возможно вымышленную, о том, как в начале своей карьеры Уилсон мастерски воспользовался очарованием своего тогдашнего сотрудника Брюса Чатвина, чтобы склонить на свою сторону Сомерсета Моэма. Летом 1962 г. принадлежащая Моэму коллекция импрессионистов была отправлена на «Сотби» для последующей продажи. За несколько дней до аукциона Моэм прибыл в Лондон и остановился в отеле «Дорчестер», однако там у него случился приступ зубной боли. Чрезвычайно раздосадованный, он позвонил Уилсону и объявил, что передумал и оставляет импрессионистов себе. Реакция Уилсона в очередной раз свидетельствует о том, что в своем коварстве он был готов использовать человеческие слабости для достижения собственных целей и вполне мог сравниться с Макиавелли.

Уилсон послал за Чатвином и попросил его лично съездить в отель «Дорчестер», выпить с Моэмом чая, рассказать ему, как дорого будут продаваться его картины, упомянуть в разговоре с ним, какая честь для «Сотби» – продавать его собрание, невзначай обмолвиться, что именно он, Чатвин, составил каталог его коллекции и что он чрезвычайно польщен. Кстати, не мог бы Чатвин перед визитом к Моэму вымыть голову? Сьюзан Зонтаг описывала Чатвина как человека, «облик которого очаровывал и восхищал… Он был не просто хорош собой, от него исходило сияние, его взгляд завораживал. Он был неотразим и для женщин, и для мужчин». Сомерсет Моэм тоже пал жертвой его чар, и картины остались на «Сотби».

К концу 1970-х гг. хаос все-таки поглотил Уилсона. Стало понятно, что руководство «Сотби» пора передать кому-то другому. В дверь уже стучались люди из Годалминга. Уилсону трудно было это принять. Однако он плохо себя чувствовал, его диабет обострился, и ему все чаще казалось, что переезд на юг Франции станет долгожданным избавлением от докучной необходимости платить налоги. Чем больше Уилсон обдумывал такую возможность, тем больше его привлекала перспектива управлять аукционным домом издалека. Поэтому в 1979 г. он навсегда переселился в Клавари (впрочем, установив частную прямую линию с Бонд-стрит и таким образом сильно осложнив работу своих лондонских коллег, номинально возглавивших фирму). К этому времени стало меняться и его отношение к деньгам.

Деньги он любил всегда, но скорее как средство для достижения цели – окружить себя прекрасными вещами и увеличить доходы «Сотби». Но теперь появилась и третья цель – необходимость обеспечить прочное будущее себе и детям.