Галерея аферистов

Одним из шагов, которые он предпринял, чтобы обеспечить себе финансовую независимость, стало приобретение доли в Серебряном кладе Севсо. Это была коллекция предметов IV-V вв., без лишнего шума появившаяся на антикварном рынке как раз в то время, когда Уилсон отходил от дел. Серебряные предметы из этого собрания были изготовлены для римского чиновника времен правления Константина Великого и якобы были обнаружены в Ливане. Сколь бы подозрительным ни представлялся их провенанс, их качество не вызывало никаких сомнений. Они были прекрасны, великолепно сохранились, и Уилсон влюбился в них. Их приобретение стало бы изящным завершающим штрихом в его карьере, но на сей раз прибыль пошла бы не на поддержание «Сотби», а прямо ему в карман. К этому времени «развод» совершился: Уилсон был уже не директором «Сотби», а частным арт-дилером. Его партнером по сделке выступил маркиз Нортгемптонский, «по документам» владелец сокровища, а Уилсон довольствовался частью. Но в действительности у него не было достаточно денег для покупки даже доли, поэтому ему пришлось продать свои акции «Сотби». Технически он не имел права этого делать, ведь он по-прежнему оставался членом совета директоров аукционного дома, но стоило ли обременять себя подобными мелочами? Он нуждался в деньгах и потому решился на этот шаг, в очередной раз надменно пренебрегая правилами.

Знанием такой безделицы, как правила перемещения культурных ценностей, Уилсон обыкновенно себя не утруждал. Нарушая их, вы играли с властями: иногда выигрывали, иногда проигрывали, но самое худшее, что могло случиться с вами, если вы все-таки проигрывали, – это наложение штрафа. Среди англичан – ровесников Уилсона бытовало укоренившееся мнение, что это чужеземные законы, навязанные недостойными фашистскими правительствами, и уделять им слишком большое внимание постыдно для англичанина. При всем том Уилсон и его партнеры приложили немалые усилия, чтобы добыть у ливанских властей разрешение на вывоз коллекции. Отчасти они были движимы желанием продать клад Музею Гетти, а также осознанием, что американские музеи и картинные галереи строго следят за соблюдением закона в этой области. К несчастью, разрешение на вывоз коллекции оказалось поддельным. Потом по недоразумению сокровища отправили в США, где на них предъявили права сразу три страны. Клад вернули Спенсеру «Спенни» Нортгемптону, но теперь никто не хотел его покупать. Уилсон в который раз понадеялся обойти правила и ограничения, но потерпел сокрушительную неудачу. Значительную часть своих денег он вложил в активы, которые невозможно было продать. Вся эта история бросила зловещую тень на его последние годы, проведенные в полузатворничестве во Франции. Он умер в 1984 г., а судьба сокровищ так и оставалась неразрешенной, но позднее его наследники передали клад Венгерскому национальному музею.

Несмотря на свой веселый нрав и общительность, Уилсон, в сущности, был одинок. Отсюда и неискоренимые слухи, что он, дескать, был советским шпионом, звеном изменнической цепи, состоявшей из Бёрджесса, Маклейна, Филби и Бланта. Нельзя отрицать, что у Питера Уилсона и кембриджских шпионов было немало общих друзей в британской разведке, не в последнюю очередь Томас Харрис. Джеральдин Норман однажды прямо спросила у Уилсона, не был ли он тем, «пятым», тайным агентом, имя которого так и осталось тайной. «Ну, посудите сами, – ответил Уилсон. – Я придерживаюсь абсолютно консервативных убеждений, меня интересует общество аристократов и богачей, неужели вы думаете, что я стал бы работать на Советский Союз? Это же совершенно бессмысленно». Действительно, это совершенно бессмысленно; к тому же, как заметила Кэтрин Мак-Лин, на протяжении всей жизни служившая его секретарем, Уилсон был слишком несдержан, чтобы подвизаться на шпионском поприще. Однако сама эта гипотеза не столь уж и безумна. 1943-1945 годы, когда Уилсон работал на британскую разведку в Вашингтоне, в его биографии окутаны тайной, а как раз в это же время в британском посольстве служил Дональд Маклейн. Они наверняка знали друг друга, но насколько хорошо? Никаких свидетельств измены Уилсона у нас нет, но сам склад его ума, его всепоглощающее себялюбие, осознание, что для британского истеблишмента он аутсайдер и что их интересы зачастую не совпадают, – все это соответствовало облику перебежчика. Он с трудом удерживался от смеха, когда богач разорялся или когда представлялся случай облегчить кошелек лицемерного капиталиста. Так на чьей же стороне он выступал? Кого поддерживал?