Галерея аферистов

После Второй мировой войны Канвейлеру пришлось снова начинать с чистого листа. На этом, финальном, этапе своей карьеры он превратился в фигуру, пользующуюся невероятным влиянием и авторитетом, однако еще неохотнее, чем прежде, соглашался поступиться своими мнениями и предрассудками. Будучи от природы весьма негибким, он обнаружил еще одно художественное течение, на которое отныне обрушивал свой гнев, – абстракционизм – и стал бранить его «новым академизмом». Он утверждал, что абстракционизм – пустая бессмыслица. Канвейлер иногда тоже совершал ошибки. Так, в 1920-1930-е гг. он представлял Пауля Клее, но без особого восторга. В последний период своей карьеры он взял под крылышко нескольких ничем не примечательных и ныне забытых художников: Сюзанну Роже, Эжена де Кермадека, Ива Рувра. «Почти всегда торговец картинами способен здраво судить только о живописцах своего собственного поколения», – пишет Хайнц Берггрюн. Это справедливо по отношению и к Дюран-Рюэлю, и к Воллару, и к Канвейлеру. Он целиком принадлежал кубизму и так и не смог от него оторваться.

Однако послевоенный период деятельности Канвейлера оправдало и осветило примирение с Пикассо; Канвейлер вновь утвердился в роли его маршана. Он изгнал своих соперников, например француза Луи Карре и американца Сэма Кутца. Канвейлер был терпелив и упорен и вернул себе исключительные права на продажу работ Пикассо, которые в последний раз принадлежали ему в 1914 г. Он буквально сделался оптовым торговцем картинами и рисунками Пикассо: тот направлял потенциальных покупателей прямо к нему. Постепенно маршалы, коллекционеры и хранители музеев усвоили урок, что если они хотят купить Пикассо, то должны пойти в галерею Луизы Лейрис.

Отношения Канвейлера с Пикассо – это отдельная увлекательная история. Трудно вообразить характеры, более несхожие меж собою. Они словно находились на противоположных полюсах человеческой природы: Канвейлер – высокомерный, склонный к поучениям интеллектуал, строгий, ни за что не меняющий своих взглядов, неуклонно придерживающийся принципов, лишенный чувства юмора, и Пикассо – импульсивный, капризный, изменчивый, подобный невидимому демону дуэнде. Вероятно, в какие-то мгновения маршан приводил Пикассо в ярость, и наоборот, он сам, с его садистическими наклонностями, превращал жизнь своего маршана в сущий ад. Однако Канвейлер не отступал, и Пикассо со временем научился ценить его надежность. Потому-то он и помирился с ним в послевоенные годы. И все же Канвейлер иногда, видимо, вспоминал письмо, которое в 1923 г. прислал ему Хуан Грис и в котором он, только что побывав у Матисса, провозглашал: «Без сомнения, художники, добившись успеха, делаются невыносимы».

Пикассо признавал, что Канвейлер отличается от всех остальных маршанов. Франсуаза Жило вспоминает, как вечером накануне визита любого другого маршана Пикассо разыгрывал с ней сценку, призванную изобразить возможный ход беседы и деловых переговоров, причем Жило неизменно исполняла роль маршана. «В конце концов, – пишет она, – все должно было завершиться триумфом Пабло. Он брал верх над торговцами, ведь он был наделен более острым умом, более необузданной фантазией, более ярким воображением, арсенал его оружия был богаче, чем у его противников». К тому же у него были картины, которые они так хотели купить.

Джон Ричардсон описывает очередную шутку, которую Пикассо, обожавший манипулировать окружающими и дразнить их, сыграл с бедным Сэмом Кутцем. Когда мистера и миссис Кутц провели к нему в мастерскую, он с притворным рвением занялся рисунком, который предназначал Дугласу Куперу. Одно это вызвало у четы Кутц раздражение, так как они сами надеялись купить что-то у Пикассо. Но Пикассо ни за что не хотел отвлечься от работы. «Как он медлил, как долго проводил каждый штрих, как мучительно обдумывал каждую линию!» – вспоминает Ричардсон. «Постепенно миссис Кутц стала терять терпение. Наконец она встретилась взглядом с мужем, одними губами произнесла: „Мне пора!“ – и показала на свою голову. Не могла же она опоздать в парикмахерскую! Пикассо, краешком глаза следивший за всей этой пантомимой, вскочил со стула, рассыпался в извинениях и с изысканной вежливостью вывел их из мастерской. Он-де очень сожалеет, что задержал их: прическа миссис Кутц важнее всего остального, но они же дадут ему знать, когда в следующий раз соберутся в Европу, правда?» Воистину, Пикассо заслужил приз за жестокость по отношению к торговцам картинами.