Галерея женщин

Но однажды Регина напоролась на бдительную сестричку, которая решила на всякий случай присмотреть за «чужой» и заметила, как та выскочила из провизорской. У выхода на улицу Регину остановили, потребовали объяснений и наконец обыскали. Сперва она (согласно газетной заметке) с негодованием отвергала подозрения в краже лекарств, но как только у нее нашли весь аптечный запас морфина, замолчала и перестала отвечать на вопросы. Ее, понятно, задержали и серьезно предупредили, что, если она не сумеет найти тех, кто готов за нее поручиться, ее передадут в руки полиции. Назвавшись вымышленным именем и указав ложный адрес, она составила телеграммы разным несуществующим людям за пределами Нью-Йорка. Вероятно, таким образом Регина рассчитывала выиграть время. В ожидании ответа ее поместили в палату на втором этаже с окном на узкий мощеный проход вдоль больничной стены, а для охраны приставили к ней сестру. Там она просидела с десяти утра до вечера, но ни на одну из ее телеграмм никто, разумеется, не ответил. Когда подошло время ужина, она сказала, что у нее сейчас случится голодный обморок. Сердобольная сестра-охранница вышла в коридор кликнуть другую сестру и попросить товарку либо покараулить пленницу, либо сходить в столовую за едой. Вернувшись в палату, она успела заметить, как в окне сверкнули Регинины пятки. Регина намеревалась перепрыгнуть через стену и приземлиться на примыкающем к больнице пустыре – футах в десяти внизу. Скорее всего, стену она перепрыгнула бы и, возможно, сумела бы улизнуть, если бы не зацепилась платьем за какой-то крюк. Упав на землю, она сломала оба запястья и сильно поранилась. Тем не менее о ее подвигах сообщили в полицию, а саму поместили в больничный изолятор – подлечиться, пока не предстанет перед судом.

Эта история привлекла внимание прессы, в газетах появились фотографии, по которым Мари, Лагранж и другие легко опознали ее, несмотря на фальшивое имя. Лагранж расстроился и стал наводить справки, как можно вызволить ее. Однако Регину тем временем уже препоручили заботам одной чувствительной филантропки, которая организовала в Ист-Сайде лечебницу для молодых правонарушительниц. Добившись соответствующего постановления суда, эта дама перевезла Регину в свое заведение. Там Лагранж заново сломал и аккуратно соединил кости Регининых рук, исправив халтурную работу своего предшественника. Впоследствии он составил бумагу о ее выздоровлении, и Регину выписали из лечебницы. Еще через некоторое время Лагранж и проникшаяся к Регине сочувствием филантропка вместе поручились за нее, и дело о краже было закрыто. После этого, насколько мне известно, Лагранж старался ее поддерживать. Но Регинин пессимизм пустил такие глубокие корни, что тяга к наркотику скоро вернулась, и все началось сначала. Потом она куда-то исчезла и вновь появилась в поле зрения ее друзей лишь дважды.

Первый случай связан с Мари Редмонд. Однажды Регина пришла к ней и сообщила, что живет теперь в нищем районе, в полуподвальной комнатушке. Свой изможденный вид она объяснила затяжной болезнью. Впрочем, теперь она здорова и настроена взяться за работу, благо с наркотиками покончено. Ей предложили место сиделки в Нью-Хейвене: не то знакомый, не то агентство – словом, кто-то из знавших о ее навыках и опыте рекомендовал ее тамошнему пациенту. Все бы хорошо, но у нее нет денег на дорогу. Не одолжит ли Мари ей на билет? С поезда ее встретят, и там она будет на всем готовом, главное – добраться. Мари выдала ей деньги, а заодно сумочку, платье и шляпку, потому что одета Регина была как побирушка. Однако, несмотря на чудовищное падение и жалкую жизнь, в ней, очевидно, все-таки осталось что-то от прежней Регины. Переодевшись, она подошла к зеркалу и начала придирчиво разглядывать себя со всех сторон. «А я еще ничего – даже теперь!» – заключила она.

Все это мне рассказала Мари, от себя прибавив:

– Уму непостижимо! Давно ли у нее шкафы ломились от вечерних платьев и атласных туфелек… Она и ходила как королева – без тени сомнения, что все только на нее и смотрят! При этом учтите: вещи, на которые она любовалась, я собрала с миру по нитке, мне даже совестно было предлагать ей такое старье, просто ничего приличнее у меня не нашлось, сама вся обносилась.