В один из таких нью-йоркских визитов – кажется, по пути в Ормонд – Гифф сняла комнату в том самом трущобном квартале, где когда-то перебивалась с хлеба на воду, просто потому, что «знала там всех и каждого», от мистера Швитцера, пастора «Дверей надежды», до миссис Бизли, домохозяйки убогого жилища, которое Гифф привыкла считать своим нью-йоркским домом. Там, в этой комнате, она и уснула, чтобы никогда больше не проснуться. По бедняцкой привычке считать каждый грош Гифф довольствовалась старой керосиновой печкой, предпочитая такой способ обогрева любому другому. Но в тот раз домохозяйка и всемилостивый Господь Бог дали ей совсем маленькую и не совсем исправную печку, источавшую угарный газ, невзирая на лица: старой печке было все равно, кого травить – грешников или праведников. Боясь продрогнуть, Гонория не выключила печку на ночь, только до предела привернула огонь. И потихоньку сочившегося ядовитого газа в комнате набралось достаточно, чтобы загасить малую искру, которую Гонория звала своей жизнью. Не плачьте по ней. Она упокоилась с миром.
Итак, перехожу к концовке этой правдивой, хотя и необычной истории. Как видите, никакого приемного сына. Никаких усталых туристов, присевших отдохнуть под пальмами на пляже в Сент-Питерсберге и готовых щедро платить за чай, и мороженое, и «психологические прогнозы». Никакой Гифф в шикарных летних нарядах, преисполненной счастья и благодарности. Ничего, короче говоря, кроме смерти в затхлой конуре, с которой она успела сродниться, от керосиновой печки-убийцы. Ну так что ж, нельзя иметь в жизни все. Конечно, печально смотреть на жалкие похороны: в огромном Нью-Йорке желающих проводить Гифф в последний путь набралось человек пять, включая пастора миссионерской церкви и домохозяйку миссис Бизли. На ее банковском счете, в конце концов доставшемся любящим канадским родственникам, которые некогда, по версии Гифф, упрятали ее в психушку, скопилось двести семьдесят восемь долларов – еще немного, и она смогла бы расплатиться за свой флоридский участок.
Обидно, но подумайте, насколько больше ей требовалось для воплощения в жизнь мечты о чайном домике, и зеленом оазисе на пляже, и плетеной мебели, и красивом навесе, и сиротке!
P. S. Мой рассказ о Гифф был бы неполным без упоминания Нэн, жизнелюбивой и бесшабашной язычницы, которая очень долго, больше пяти лет, черпала пищу для своих неутоленных желаний в сумбурном (кто-то сказал бы – бредовом) бормотании Гифф. Каюсь: Нэн не стала одной из героинь этой книги, хотя я многим обязан ей. По моей просьбе она стенографировала, а затем расшифровывала и перепечатывала на машинке предсказания Гифф, сделанные как в отношении ее самой, так и некоторых других; ее записи – добрая сотня страниц – послужили источником цитат, которые я привел в начале очерка, включая последнее пророчество, сулившее некой девушке «золотую пору», когда счастливица будет лакомиться куриной грудкой и пить из высокого тонкого бокала. Адресатом предсказания была Нэн.
Она принадлежала к тем половинчатым натурам – одинаково склонным к прагматизму и мистицизму, – которые верят и не верят. Из наших бесед с Нэн, еще когда она сильно нуждалась, я вынес впечатление, что эта молодая особа уповает на некую высшую силу: если прямо воззвать к ней, целиком сосредоточившись на своем желании (точно так, как молящийся сосредоточен на молитве), таинственная сила непременно придет тебе на помощь. Независимо от того, взывает к ней праведник или греховодник. Сама Нэн определенно не вписывалась ни в одну из крайних категорий. Она не исповедовала никакой официальной религии или доктрины – такое ей даже в голову не могло прийти. По складу ума и сердца она была язычница и в посредниках не нуждалась. Однако, искренне веря в способность и готовность высшей силы (о природе которой она не задумывалась) пособить алчущим и жаждущим, Нэн испытывала вполне понятный интерес к Гифф, поскольку считала, что гадалка должна придерживаться если не точно таких же, то очень схожих взглядов.