Галилей и отрицатели науки

Я знаю, что на вопрос, мог ли Бог своим бесконечным могуществом и премудростью сообщить элементу воды попеременное движение [приливы], которое мы в ней замечаем, иным образом, нежели путем приведения в движение водоемов, вы оба можете дать только один ответ, а именно: что он мог бы и сумел бы сделать это многими способами, даже непостижимыми для нашего ума. А если это так, то я делаю отсюда вывод, что большой дерзостью было бы желать стеснить и ограничить Божественное могущество и премудрость единственным человеческим помышлением[179].

Это были, почти буквально, слова папы Урбана VIII. Довершая это принужденное, антинаучное допущение, Галилей заставляет Сальвиати полностью согласиться с Симпличио, признав, что “нам не дано постигнуть сущность дел рук Его”, и призвав “исполняться удивлением Ему тем большим, чем менее мы чувствуем себя способными проникнуть в бездну Его премудрости”.

Вероятно, Галилей считал, что, повторив точку зрения папы о неспособности человека полностью постичь космос, он воздал должное антикоперниканской философии, – а отец Риккарди мог этим удовлетвориться хотя бы отчасти. При этом, однако, Галилей недооценил рвение своих врагов, которые, разумеется, заметили, что признание непознаваемости Вселенной вложено в уста Симпличио, высмеивавшегося на протяжении всего “Диалога”.

Более важно то, что лишение людей центрального места в космосе было слишком мощным ударом, чтобы его можно было сгладить какими-то философскими расшаркиваниями в конце долгих дебатов, ведшихся в совершенно ином ключе.

Некоторые сегодняшние историки науки затронули другой вопрос в связи с заключением “Диалога”. Они сочли корректирующие “пояснения” Галилея признаком двуличности и малодушия. Я категорически с этим не согласен. В “Диалоге” отважно высказывается истинное мнение Галилея по вопросу, который ему запретили рассматривать. Не приходится сомневаться, что тонкая балансировка в предисловии и в выводе была навязана ему друзьями и прочими, кто хотел быть уверенным, что рукопись получит разрешение к публикации. Галилей мог бы избежать всех бедствий, горя и страданий, которые скоро на него обрушились, если бы просто был менее задиристым и не стал издавать “Диалог”. Но он был, в конце концов, всего лишь человеком, и его чувство гордости за свои открытия и неодолимая страсть к тому, что он считал истиной, были слишком сильны, чтобы просто сдаться. Для Галилея задача убедить всех в верности коперниканства не могла не принять характера его долга перед историей. Поэтому он написал “Диалог” (как и большинство других своих книг) на итальянском языке, а не на латыни, чтобы его мог прочесть любой грамотный и интересующийся вопросом итальянец. Он сделал все возможное, чтобы передать красоту Вселенной и рациональную согласованность, но окончательное решение оставил за читателем, как Сальвиати очень четко сформулировал в конце третьего дня:

Нашей целью было не окончательное установление или признание истинности того или другого мнения, а только лишь изложение с целью испытания в нашей беседе тех доводов и возражений, которые могут быть выставлены в пользу как одной, так и другой стороны… Поэтому оставим вопрос открытым и предоставим внести решение тому, кто знает об этом больше нас[180].

Действительно, история доказала, что Галилей был прав, но иногда быть правым недостаточно. Правота не спасла Галилея от невзгод и страданий, которые были уготованы ему в следующем году.

Глава 11 Надвигается гроза

Как и следовало ожидать, поклонники Галилея встретили публикацию “Диалога” с огромным энтузиазмом, и, пожалуй, никто не радовался больше Бенедетто Кастелли, который не только был хорошим математиком и убежденным коперниканцем, но и всю жизнь поддерживал своего бывшего учителя. Однако прошло не более четырех месяцев после выхода книги, как стали приходить тревожные вести.