Галилей

Что возразить на подобный аргумент, тем более когда слышишь его из уст самого римского первосвященника? Галилей приводил множество соображений, показывающих несостоятельность всех астрономических и физических аргументов, выдвигаемых обычно против «Коперниковой гипотезы». А Урбан был уверен, что своим «решающим доводом» окончательно сразил Коперника и тем самым высказал мысль, долженствующую успокоить наконец умы!

Галилей молчал. Это молчание было расценено не только как признак глубокого ума, но и как свидетельство наиблагочестивейшего образа мыслей.

Урбан был настолько уверен в недвижимости Земли, что даже напоминание о том, в каком тяжелом положении окажется церковь, коль скоро будет полностью подтверждена правильность «Коперниковой гипотезы», не заставило его задуматься. Но ведь он, политик до мозга костей, мечтающий о возвращении еретиков-протестантов в лоно католической церкви, должен учитывать их настроения! Если римская курия будет и впредь считать учение о движении Земли ересью и позволит своим не в меру усердным служителям представлять дело так, будто Коперник раз и навсегда осужден церковью, то это причинит Риму один только вред. Естественно, что переносить проблему в эту плоскость следовало не самому Галилею, а кому-нибудь из кардиналов, кто имел непосредственное отношение к работе среди еретиков-протестантов.

В ту пору в Риме как раз находился кардинал Цоллерн, на чью активность в Германии Урбан возлагал немало надежд. Галилей встретился с кардиналом и произвел на него наилучшее впечатление. Он вручил ему для его покровителя, герцога Баварии, отличного качества микроскоп[19]. Во время двух долгих бесед Галилей сумел настроить кардинала в соответствующем духе. Тот хотя и не очень разбирался в астрономии и подобных премудростях, тем не менее осознал важность могущих возникнуть осложнений. Кардинал Цоллерн обещал Галилею, что перед отъездом в Германию поговорит о Копернике с самим папой.

С внешней стороны пребывание Галилея в Риме выглядело блистательно. Все семейство Барберини оказывало ему внимание. Его принимали брат и племянники Урбана. Сам римский первосвященник шесть раз беседовал с ним. Он осыпал его знаками расположения: подарил ему прекрасную картину, две памятные медали и множество освященных образков. А когда Галилей пришел прощаться, Урбан посулил предоставить его сыну церковную пенсию.

В довершение всего папа счел возможным уведомить великого герцога Тосканы о своем удовлетворении приездом Галилея. Составляя послание, Чамполи, разумеется, не пожалел красноречия, дабы выразить «отеческую любовь» римского первосвященника к знаменитому флорентийцу. Папа-де ценит в нем не только блеск учености, но и ревностное благочестие!

Перед возвращением в Германию кардинал Цоллерн, как и обещал, говорил с папой о Коперниковой проблеме. Он сказал Урбану, что все еретики-протестанты держатся учения Коперника и считают его неоспоримейшим. Поэтому, принимая какое-либо постановление относительно Коперника, следует действовать с великой осмотрительностью.

— Святая церковь, — ответил Урбан, — не осудила Коперниково учение и не собирается осуждать его как еретическое, а только как дерзкое.

Вопрос о Копернике для Урбана был совершенно ясен. На то ведь он и папа римский, чьи суждения непогрешимы!

— Не приходится опасаться, — закончил Урбан свой разговор с кардиналом Цоллерном, — что найдется человек, который неопровержимо докажет истинность Коперникова учения. Этого никогда не случится!

Но почему Урбан не проявил и тени недовольства, когда Галилей в беседах с ним касался движения Земли? Не знал ли он о «частном» запрете или не находил нужным связывать себя постановлением одного из своих предшественников? А может быть, Урбан так милостив только при беседах во дворце, среди узкого круга лиц? Не последует ли грозного окрика, если он, Галилей, станет трактовать запретную для него тему в более широкой аудитории? Выяснить это было крайне необходимо. От этого зависело дальнейшее осуществление его научных планов и, главное, зависело, увидит ли когда-нибудь свет «Система мира». Галилей задумал пустить такой пробный шар.

Он часто слышал, как восхваляли Тихо Браге: тот-де доказал неприемлемость воззрений Коперника как с богословской, так и с астрономической и философской стороны. В 1616 году, когда обсуждался вопрос об отношении к Коперникову учению, Франческо Инголи, весьма образованный клирик, знаток права и полиглот, спорил с Галилеем о движении Земли, а потом прислал ему свое «Рассуждение относительно места и недвижимости Земли против системы Коперника». Это была обычная перипатетическая стряпня, приправленная резонами Тихо Браге. Однако она сыграла свою роль: Беллармино тоже, кажется, отнесся к ней с вниманием. А Кампанелла, прочтя опус Инголи, тут же вызвался его опровергнуть. Декрет был уже издан — Кампанеллу это не останавливало. Галилей разделял его возмущение, но не мог, разумеется, не видеть всей опасности столь несвоевременного намерения.