Галилей

Кавальери был один из тех, кто с гордостью причислял себя к ученикам Галилея. Это далеко не всегда звучало похвалой для людей, от коих зависело получение хорошей должности. Однажды Кавальери пытался стать преподавателем Болонского университета, но неудачно. Ныне там снова было вакантное место. Галилей, воспользовавшись своими связями, сумел помочь Бонавентуре получить кафедру, которую прежде занимал Маджини.

Работа над книгой о системе мира — теперь Галилей предпочитал называть ее диалогами о приливах и отливах — шла с перерывами. Мешали не только болезни и семейные неурядицы, но и сложность самих проблем. Хотя Галилей использовал материалы прежних своих сочинений и писем, он, добиваясь совершенства, то и дело сталкивался с новыми трудностями.

Осенью 1629 года, после длительного перерыва, работа вдруг заспорилась. Галилею удалось ясно и просто изложить те сложные вопросы, которые вызывали, казалось, непреодолимые затруднения. Он дописывал недостающие страницы разных «Дней». О, если бы судьба была к нему милостива и зимой недуги бы его не терзали, то к весне он бы все закончил! В Париж верному своему Диодати Галилей писал, что разбирает в новой книге множество важных проблем. Она послужит утверждению Коперниковой системы и покажет, сколь ничтожно все то, что Тихо и прочие выдвигали против нее!

«Дню четвертому», и заключительному, Галилей придавал особое значение: собеседники собрались, «чтобы сделать окончательные выводы из всех прошлых рассуждений». Неспроста именно для «Дня четвертого» приберег Галилей свою теорию приливов и отливов. В ней он видел одно из решающих доказательств движения Земли и хотел, чтобы как раз этим и закончилась его книга.

Движение Земли, подчеркнул Сальвиати, до сих пор всегда доказывалось ссылками на те или иные небесные явления, ибо ничто из происходящего на Земле не могло подтвердить такого вывода. Лишь приливы и отливы в состоянии это сделать!

«Если бы земной шар, — подводил итог своим наблюдениям и рассуждениям Сальвиати, — был неподвижен, морской прилив и отлив не могли бы происходить естественно, если же земному шару свойственно приписываемое ему движение, то море необходимо должно быть подвержено приливу и отливу, как это и наблюдается».

Еще до запрета «пифагорейского учения», отстаивая в Риме теорию Коперника, Галилей написал в виде послания к кардиналу Орсини специальную работу «О приливах и отливах». Теперь, почти пятнадцать лет спустя после злополучного декрета, он не только включил чуть ли не целиком эту работу в новую книгу, но и существенно ее дополнил. Все эти годы, даже когда были в живых Павел V и кардинал Беллармино, Галилей продолжал заниматься приливами. Излюбленной теме он был верен всю жизнь.

Он был настолько убежден в весомости своих аргументов, что надеялся с их помощью добиться перелома в отношении церкви к Коперникову учению. В 1616 году не вняли его настояниям и не пожелали рассмотреть вопрос о движении Земли по существу, а предпочли спрятаться за букву Библии и заткнуть ему рот. Но теперь написанные им диалоги заставят по-иному взглянуть на вещи. Пусть Урбан и останется при своем неверии в познающую способность человека, но все-таки он должен понять, что вопрос о системе мира не из тех, которые разрешают библейской цитатой!

Печатать книгу, где речь шла о движении Земли, в каком-нибудь другом городе, помимо Рима, то есть печатать без разрешения римских властей, — значило открыто пренебречь данным ему предписанием и тем самым лишиться всякой возможности оправдываться. Опрометчивость могла обойтись очень дорого.

Когда друзья в Риме узнали, что Галилей заканчивает работу над долгожданной книгой, их охватила радость. Он еще раздумывает, приезжать ли в Рим печатать ее! Конечно, приезжать! Но на смену восторженности пришли вскоре зрелые размышления. Неизвестно было, как отнесется к изданию книги сам Урбан. Многое зависело от двух людей: от кардинала Барберини и магистра святого дворца, то есть верховного папского цензора.

Кардинал Франческо Барберини, любимый племянник Урбана, его правая рука, благоволил к Галилею. Верховный цензор, Никколо Риккарди, постоянно говорил о своей преданности знаменитому флорентийцу. Можно было лишь радоваться назначению Риккарди магистром святого дворца. Ведь это тот самый богослов, который, просмотрев по приказу начальства «Пробирные весы», не только дал разрешение их печатать, но и заявил, что почитает за счастье быть современником Галилея!

В доминиканском ордене Риккарди пользовался славой прекрасного проповедника. Это чудо красноречия! Его так-и прозвали «отец Мостро». Прозвище звучало двусмысленно: «Мостро» можно было понимать и как «чудо», и как «чудище» — Риккарди был чудовищно тучен.

Галилей давно знал Риккарди. Во время своего последнего посещения Рима он имел возможность с ним побеседовать. Мостро был начитан в богословии и философии, но во всем, что касалось математики и астрономии, проявлял дремучее невежество. Он, например, был уверен, что небесными сферами движут ангелы.