Галлант

В глубине души бурлила злость и выплескивалась каждый раз, когда Оливия слышала, как кто-то другой неловко выстукивает гаммы. Однажды ночью она улизнула из постели, пробралась в комнату, где стоял рояль, прихватив с собой кусачки. Подняла крышку, под которой прятался хрупкий аппарат струн и молоточков, что рождал музыку из клавиш. Клавиш, что Оливия не смела трогать. Открывшаяся картина напомнила ей иллюстрацию из старого учебника анатомии – горло в разрезе, его обнаженные мышцы и связки. Вот здесь нужно вспороть, чтобы заглушить голос.

Нет, этого Оливия сделать не смогла.

Но в итоге все потеряло смысл. Агату скоро сразил артрит, уроки были заброшены. Рояль стоял нетронутым, а потом у него и вовсе ослабли струны и ноты перестали звучать верно.

Но Оливия всегда мечтала играть.

И вот, в луче солнечного света, она тихонько подкрадывается к инструменту, словно боится его разбудить. Зверь лежит недвижно, пряча зубы под глянцевой крышкой, Оливия откидывает ее, обнажая черно-белый узор. Темные клавиши, некогда блестящие, от постоянного использования стали матовыми, а на тех, что цвета слоновой кости, виднеются слабые вмятины.

Правая рука, ненадолго зависнув в воздухе, мягко опускается на прохладные клавиши и нажимает на одну, играя единственную ноту. Негромкий звук разносится по комнате, и Оливия не может сдержать улыбки. Играет гамму и, взяв верхнюю ноту… замечает какое-то движение. Не здесь, в этой комнате, а там, за окном, что-то мелькает.

Поднявшись из-за инструмента, Оливия отодвигает портьеру. За ней оказывается огромный эркер со скамейкой с подушками, а за стеклом – сад.

Оливия Прио́р мечтала о садах. Все эти мрачные серые месяцы в Мерилансе она воображала зеленые лужайки, буйное цветение природы, мир, полный ярких красок. И вот он прямо перед ней. Прошлой ночью в свете луны Оливия видела лишь лабиринт живых изгородей, увитых лозой. Теперь же за окном раскинулась залитая солнцем ошеломляющая зелень с вкраплениями красного, золотистого, фиолетового, белого…

По одну сторону – овощные грядки с рядами моркови и лука-порея, по другую – рощица деревьев, чьи зеленые ветви усеяны розовым. Фруктовый сад. Взгляд Оливии скользит мимо всего этого великолепия, мимо увитых розами решеток и мягкого зеленого склона к стене.

Или, по меньшей мере, к опутанным спереди плющом остаткам каменной изгороди, края которой осыпались.

И снова какое-то движение привлекает внимание Оливии к саду: перед кустами роз на коленях стоит, склонив голову, Мэтью. Вдруг он выпрямляется, поворачивается, прикрывая рукой глаза от солнца, и в упор смотрит на дом. На нее. Даже отсюда видно, как кузен хмурится, на его лице будто мелькает тень. Оливия пятится от окна, но отступать и не думает.

Всего через пару минут и два поворота не в тот коридор она снова находит другую переднюю и выход в сад. Дверь, которую отперла прошлой ночью. На полу у порога что-то есть, будто кто-то принес в дом грязь; Оливия наклоняется пощупать пятно и ничего не чувствует. Словно оно впиталось в камень. Оливия вспоминает призрака, который вчера не пустил ее за порог, его выброшенную вперед руку… Но теперь ее остановить некому, дверь не заперта, створка распахивается под легким касанием, Оливия обходит странную тень на плитке и выбегает на солнце.

Глава девятая

Первое, что Оливия научилась рисовать, – это цветы.

Конечно, куда проще было изображать кастрюли или печи, скамейки в трапезной, койки в спальне – то, что наблюдаешь ежедневно. Но Оливия заполнила страницы своего первого блокнота цветами. Шелковыми бутонами, на которые смотрела всякий раз, как ее отправляли в кабинет старшей матушки. Упрямыми сорными желтушками, что тут и там пробивались сквозь гравий. Розами из книжных иллюстраций…

А иногда Оливия выдумывала что-то свое. Расписывала уголки страниц диковинными цветами, создавая из пустоты целые сады, каждый – роскошнее предыдущего.

Однако ни один из тех садов не был настоящим. Как ни талантлива была Оливия, она не смогла бы бродить по ним, не ощутила бы мягкой травы под босыми ногами, нежных лепестков, щекочущих ладонь.

Солнце пригревает, Оливия улыбается. Она проходит под решетчатой аркой, поглаживает высокую – до пояса – живую изгородь. Оливия и не представляла, что розы бывают такие не похожие друг на друга, стольких размеров и оттенков, она не знает названий ни одного сорта.

Опустившись на залитую солнцем скамейку, Оливия раскрывает на коленях блокнот. Пальцы так и зудят запечатлеть все подробности, но взгляд не отлипает от стены сада, которая будто издалека наблюдает за гостьей. Неподходящее слово – «наблюдает», слишком человеческое, но именно так и кажется. Будто стена присматривает за ней.