Галлант

Карандаш шуршит по бумаге быстрыми уверенными росчерками, и вот Оливия доходит до очертаний каменной кладки. Она больше похожа на руины, будто на том месте когда-то стоял дом, а потом рухнул, и осталась лишь одна стена. Или, возможно, там был забор, огораживающий поместье. Оливия озирается по сторонам, ища другие развалины, но вокруг только зелень. Галлант гнездится в котловине, окруженный открытыми пастбищами и холмами вдалеке. В подобной местности строить стену ни к чему.

Оливия заканчивает рисунок и хмурится. Что-то не так.

Она внимательно рассматривает обе стены – на бумаге и ту, что стоит на лужайке, – ища ошибку, неправильный угол, неверную линию, и не может найти. Переворачивает страницу и начинает заново – с самого края, продвигаясь вглубь и отыскивая контур.

– Почему ты до сих пор здесь?

С бадьей в руке к Оливии направляется Мэтью. Она готовится к отповеди или вспышке гнева и, затаив дыхание, ждет, когда он велит ей убираться прочь, протащит через весь дом и вышвырнет за порог, будто чужой багаж, что попал к ним по ошибке. Но ничего такого Мэтью не делает, он просто садится на корточки у клумбы.

Оливия внимательно смотрит, как кузен руками в перчатках ворошит заросли роз, почти нежно разделяет колючие ветки и ищет сорняки.

Как дико думать, что они родственники! Еще вчера она была одна-одинешенька. А сегодня уже нет.

Оливия всю жизнь мечтала о доме с садом и собственной комнате. Но за этой мечтой скрывалась тоска о семье. О родителях, которые душили бы ее своей любовью. Братьях и сестрах, которые бы ее поддразнивали, потому что им было бы не плевать на нее. Бабушках и дедушках, тетях и дядях, племянниках и племянницах. В представлении Оливии семья смахивала на огромный раскидистый сад с корнями и ветками.

А вместо этого у нее лишь одинокое сердитое деревце.

Карандаш царапает по листу, очерчивая лицо Мэтью. В дневном свете сходство очевидно: широкие брови, скулы, но есть и различия. Глаза у него сине́е, волосы – более теплого оттенка, скорее – светло-каштановые с золотистым отливом.

Разница в три-четыре года обеспечила ему высокий рост и ширину плеч – это разница между побегом, что выживает сам по себе, надеясь лишь на милость солнца, и заботливо взращиваемым растением. И все же вид у кузена исхудалый, осунувшийся. Виноваты тени, что лежат у него на лице: под глазами и на запавших щеках. Мэтью будто не спал неделями.

Он трудится медленно, размеренно, выдергивая все до единого докучливые сорняки и бросая в бадью. Протянув руку, Оливия касается бархатистых лепестков, склоняется понюхать и… Она сама не знает, чего ждала. Учуять благоухание? Но эти бутоны вообще почти не пахнут.

– Их выращивают ради цвета, не ради аромата, – говорит Мэтью, вырывая очередную травинку.

Теперь Оливия видит, как бледен кузен. Возможно, ей это просто кажется на фоне слишком ярких – красных, розовых, золотых – красок сада. Но побег в его руке выглядит совершенно серым, лишенным цвета.

Мэтью выпутывает стебель розы из объятий очередного сорняка и выдирает его, швыряя навязчивого чужака в бадью.

– Они проникают в почву, – объясняет он, глядя на Оливию, – прорастают и душат все на своем пути.

Оливия принимается жестикулировать как можно быстрее: «Что случилось с моим дядей?»

Мэтью хмурится. Она пробует задать вопрос еще раз, медленнее, но кузен качает головой.

– Размахивай тут сколько угодно руками, я тебя не понимаю.

Стиснув зубы, Оливия находит в блокноте чистый лист и торопливо пишет угловатым почерком тот же вопрос. Но когда она показывает страницу, Мэтью уже не смотрит. Поднявшись, он переходит к следующему ряду роз. Оливия, сердито зашипев сквозь зубы, топает за ним.

Через пару шагов он поворачивается к ней, сверкнув взглядом.

– Эдгар сказал, ты не можешь говорить. Но ты не глухая?

Оливия в ответ хмурится.

– Хорошо, – кивает Мэтью, – тогда слушай внимательно. Тебе нужно уехать.

Оливия качает головой. Да где ему понять! Галлант – просто рай по сравнению с тем местом, в котором она жила. К тому же это дом ее матери. Грейс отсюда сбежала, но почему и Оливия должна уехать? В конце концов, она тоже Прио́р.

– Ты хоть что-нибудь знаешь об этом доме? – шагает к ней Мэтью, но Оливия не отступает. – Он проклят! Мы – про́кляты. – В глазах кузена прячется нечто большее, чем гнев: там таится страх. – Быть Прио́ром – значит жить и умереть на этих землях, где призраки сведут тебя с ума.

Это гули его так напугали? Оливию просто подмывает рассказать, что она их не боится. Что они преследуют ее всю жизнь. Чтобы заставить ее уехать, нужно что-то посерьезнее дурацких призраков. Но Мэтью уже отворачивается, качая головой.

– Я столько потерял, – бормочет он себе под нос. – Я не позволю, чтобы все пошло прахом, потому что глупой девчонке не хватило ума держаться подальше.

– Отличный денек, правда? – окликает их Ханна, появляясь на тропинке. Буйные кудри экономки собраны в неаккуратный пучок. – Первый теплый день за последние недели.

Мэтью вздыхает, потирая глаза.

– Ты вызвала машину?