Галлант

Есть ли там дверь, выходящая на вершину склона, или придется обогнуть сад, подняться по ступеням парадного крыльца, постучать и дождаться ответа? От этой мысли Оливию пробирает дрожь, пальцы крепко сжимают потертый зеленый томик.

Оливия направляется к черному ходу, остановившись только снять обувь – резина слишком звонко топает, и цвет чересчур яркий, в таком безмолвном месте все это выдает, словно голоса. Синее платье тоже яркое, но с этим уже ничего не поделать. Оливия оставляет галоши у двери и вдруг чует, как что-то шевелится слева в саду. Она скорее чувствует, чем слышит звук, и оборачивается, ощупывая взглядом темноту.

Среди увядших цветов стоит призрак: женщина примерно одних лет с Ханной.

Оливия может видеть сквозь нее, словно через рваную занавеску, но на сей раз призрак явил не просто локоть или щеку. У него ноги и руки, а в одной из них – кинжал. А еще, когда Оливия в упор смотрит на видение, оно не исчезает. И даже не думает таять или покрываться рябью, просто таращится в ответ. Есть что-то знакомое в очертаниях подбородка пожилой дамы, морщинах на лбу.

Но от выражения ее лица у Оливии по коже бегут мурашки. На нем написан страх.

Она смотрит мимо призрака, в последний раз окидывает взглядом стену: ворота плотно закрыты, края ограждения размыты туманом. Оливия тянется к двери особняка – хватается за ручку, и кажется, что створка растает или рассыплется, обратится в прах или дым, призрачная дверь призрачного дома. Но ручка вполне осязаемая. Оливия ее поворачивает, дверь распахивается, и гостья входит внутрь.

И что теперь делать?

Оливия думала, стоит переступить порог, ответ сам бросится ей в глаза, как вытряхнутая из ткани пыль. Но дверь – просто дверь, а холл за ней – просто холл, и, осматриваясь, Оливия видит вокруг тот же знакомый Галлант, только мрачный, бесцветный, но кроме этого там ничего нет. И никого.

И все же, сдается ей, она не одна.

Оливия прижимает к груди зеленый дневник – как жаль, что она не взяла другой томик, красный, в котором мать писала раньше! – и пытается вспомнить строки.

Самый высокий из слуг-теней нашел меня в холле.

Тот слуга был отцом Оливии. Он хотел помочь и показал Грейс выход. Возможно, кто-то придет на помощь и ей.

Возможно… но она не собирается топтаться на месте и ждать.

Босые ноги шагают по полу.

Оливия Прио́р не из тихонь. Всегда, куда бы ни направилась, она старалась производить шум, отчасти желая напомнить людям: раз она не говорит, это не означает, что не может высказаться. А еще потому, что ей просто нравится плотность звуков, то, как они занимают пространство.

Но сейчас, ступая по особняку – не Галланту, – она притворяется тихой, безмолвной, маленькой. Сжавшись в комочек и затаив дыхание, Оливия крадется к центральному холлу, где пол инкрустирован скрещенными кругами.

Она поднимает взгляд, ища на парадной лестнице источник света, но его нет. Тусклое сияние словно разливается отовсюду, и дают его не лампы, а будто луна. Точно с особняка сняли крышу и вместо нее над головой подвесили пепельно-белую сферу.

Света хватает, чтобы видеть, но маловато, чтобы видеть четко. И все же даже в темноте ясно одно: дом разваливается. Не тихо угасает, медленно ветшая, подобно Галланту, нет. Этот особняк рушится прямо вокруг Оливии.

Мелкие трещины, что она заметила на той стороне ограды, отслаивающиеся обои и сырой потолок – здесь все это в разы хуже.

Половицы сломаны. В растрескавшейся стене щель – такая глубокая, что можно сунуть пальцы. В гостиной обсыпается камин, куски камня и штукатурка валяются на полу. Весь дом будто медленно распадается по швам на глазах. Словно один неверный шаг или легкий толчок может уничтожить все строение. Смотреть на это не страшно, а грустно.

Оливия не в силах избавиться от ощущения, что бывала здесь раньше. В каком-то смысле так оно и есть. Но обескураживает не только искаженное отражение другого дома. Дело во вкусе, или, возможно, запахе, чём-то не поддающемся определению, смутном ощущении воспоминания. В глубине души Оливии что-то говорит: «Да». Говорит: «Сюда». Говорит: «Ты дома».

Ужасающая мысль.

Она паутиной липнет к Оливии, та дрожит, отгоняя морок, и сворачивает в знакомый коридор: портретную галерею. Но тут нет ни рам, ни картин. Стены пусты, обои не отслоились, а содраны, будто когтями. Дверь в конце коридора распахнута, и на полу, поверженный и изувеченный, лежит старинный рояль. Словно ножки его подкосились, он рухнул и оставался там сотню лет, пока крышка не покорежилась, а клавиши не вывалились, будто зубы.

Ноги сами несут ее вперед, Оливия опускается на колени и кладет здоровую руку на сломанный инструмент. В голову приходит странная мысль о мышке и цветах, и Оливия прижимает ладонь к боку рояля, словно само прикосновение способно его воскресить.

Она ждет… Чего? Покалывания, холода, того, что рояль поднимется, вновь соберется из обломков и станет целым? Однако ничего не происходит. Как глупо, думает Оливия и убирает руку.