Галлант

Ее партнер только что рассыпался, и она смотрит на прах, который покрывает ее платье, и моргает, будто очнулась от чар. Видит вокруг разруху и создание, направляющееся к ней. Лицо девушки, до сих пор носившее маску спокойствия, искажается растерянностью и страхом. Открывается рот в безмолвной мольбе. Монстр подает руку, и танцовщица пятится, но этого мало. Он хватает ее за запястье и тянет к себе.

– Ну же, ну, – негромко говорит хозяин, но в пустом зале царит тишина, поэтому звук разносится подобно раскатам грома. – Я никогда не причиню тебе вреда.

Поначалу девушка ему не верит. Но затем господин увлекает ее в танец, и они изящно кружатся, ступая по праху павших, и с каждым шагом она все больше расслабляется, входит в роль, позволяя хозяину вести, пока страх окончательно не исчезает с ее лица и возвращается спокойствие.

А потом хозяин вдруг останавливается, приподнимает ее за подбородок и спрашивает:

– Вот видишь?

И когда она только начинает улыбаться, говорит:

– Довольно.

Она падает прямо на него, осыпаясь пеплом, и хозяин недовольно вздыхает.

– Ну в самом деле… – бормочет он, отрясая с себя мусор.

Хозяина будто раздражает, что его испачкали. На полу, где стояла танцовщица, сияет что-то пепельно-белое. Сначала Оливия принимает это за клочок бумаги или зернышко, но оно взмывает и прилипает к прорехе на челюсти господина. И тогда Оливия догадывается: это кусочек кости.

Тотчас помещение затапливает новый звук, похожий на грохот или дождь: это кости стучат по полу. Они поднимаются из праха каждого павшего, крошечные фрагменты не больше костяшки пальца, ногтя или зуба. А посреди всего этого стоит хозяин и ждет, пока вздрагивающие осколки притянутся к нему, встраиваясь туда, где слезла кожа.

Словно разбитая чашка склеивается заново. Сотни хрупких обломков возвращаются на фарфоровый бок, узор восстанавливается, и стираются трещины.

Наполовину в ужасе, наполовину благоговея, Оливия смотрит, как белоснежная кожа смыкается поверх костей, как человек, который и не человек вовсе, крутит головой, будто разминает шею, поворачивается на пятках к облаченным в доспехи солдатам на платформе – единственным уцелевшим слугам.

– Кто-нибудь желает потанцевать? – напыщенно вопрошает он.

Те смотрят на него в ответ, у одного взгляд мрачный, у другого – грустный, у третьей – скучающий.

Быстро, словно мерцает пламя свечи, на его лице мелькает выражение гнева и веселья.

– Последнее время вы какие-то нерадостные, – замечает он, через всю залу направляясь к дверям на балкон. Затем распахивает створки и выходит во тьму.

Все это время Оливия стояла едва жива.

Теперь она хотя бы может расслабиться. Крошечный выдох, почти беззвучный, легчайший шорох воздуха. Но танцоры исчезли, а с ними и весь шум, потому в тишине даже дыхание кажется слишком громким.

В сторону открытой двери поворачивается голова. Это солдат. Коротышка, что сидит на корточках у края постамента. Взор темных глаз устремляется к дверям бальной залы, как раз когда Оливия пытается отступить в безопасное место. Она вжимается в стену за створкой и зажмуривается, надеясь, что успела, что тень, посмотрев в ее сторону, ничего не увидела. Что пока волчица изучала распахнутые двери, Оливия уже спряталась. Сжимая в руках дневник матери, она пытается слиться со стеной.

Молиться Оливия никогда не любила.

В Мерилансе ей велели опускаться на колени, переплетя пальцы, и беседовать с Господом, которого увидеть, услышать или коснуться невозможно. Она не хотела, чтоб ее отлупили по костяшкам, потому слушалась и притворялась.

Оливия никогда не верила в высшие силы, ведь если они существуют – значит, виновны в том, что отняли у нее отца и мать, забрали голос и бросили в Мерилансе с одной лишь зеленой книжицей. Но есть и низшие силы, неизвестные, и, затаившись во мраке, за дверью, Оливия взывает к ним.

Она молится о помощи – но тут до нее доносится громкий, словно колокольный звон, стук каблуков по полу бальной залы, лязг железной перчатки, скрежет выскользнувшего из ножен кинжала.

Залитый серебристым светом пол пересекает тень.

И Оливия пускается бежать.

Бежит она не в ту сторону. Это не ее вина – да, следовало мчаться к парадной двери, но тогда она выскочила бы прямо перед солдатом, поэтому Оливия несется дальше по коридору, прочь от выхода, в самое сердце дома.

Шаги слишком громкие, дыхание чересчур шумное, слишком много звуков, а по пятам идет волчица.

Добравшись до конца коридора, Оливия врывается в кабинет, захлопывает дверь с оглушительным грохотом.

Подпирает створку креслом, умудрившись заклинить ручку, а потом принимается кружить по помещению в поисках укрытия, зная, что его нет, зная, что попала в ловушку. Она заскочила в комнату без окон, откуда не выбраться. Здесь нет ничего, кроме сломанных полок и старого стола.