Галльская война Цезаря

Процилл тихо перевел эти слова. Он знал: замышляется что-то гораздо шире по размаху, чем изгнание гельветских полчищ. Цезарь и Дивициак заперлись в четырех стенах, взяв с собой только его одного. К тому же Процилл заметил странный косой взгляд маленьких глаз вождя при словах «хозяин Галлии». Процилл перевел эти слова подчеркнуто ровным, без всякого выражения тоном, не глядя на Цезаря.

– Друг Дивициак, – спокойно ответил Цезарь, – твои заклинания сильны, я в этом не сомневаюсь. Но возможно ли, что кровь рыжего быка, овцы и кабана сделает меня хозяином Галлии? Я думаю, что для этого нужна кровь людей – и бойцов, а не ваших жалких преступников. Пока я еще очень мало знаю о ваших племенах и вашем Совете, но у меня такое мнение, что ты не имеешь права вручить кому-либо власть над Галлией. А если бы и имел, племена не согласились бы с тем, что ты распоряжаешься этой властью.

– Надолго, может быть, и нет, – уступил Дивициак, – но именно сейчас они согласились бы. Нас освободили от гельветов, и мы благодарны освободителю.

Цезарь посмотрел на него холодно:

– Даже эдуи, твое собственное племя, думают об этом по-разному. Твой брат Думнорикс, который предал моих конников в бою, широко открыл для гостей свой дом в Бибракте. Много вождей съезжается к нему. Ради тебя я простил Думнорикса, но ты не должен думать, будто я не знаю, что он делает. Ты не можешь держать его под контролем.

Несмотря на всю дружбу своего отца с Дивициаком, Процилл не осмелился долго смотреть на красное пятно, появившееся на желтоватой щеке вождя. В некоторые тайны он предпочитал не быть посвященным. Но Дивициак не обратил на него внимания.

– Мой брат Думнорикс – приятный человек за праздничным столом и веселый в беседе, – заговорил он медленно, явно желая, чтобы Цезарь понял его без переводчика. – Он нравится многим вождям. Среди эдуев он тоже многим нравится. Эту народную любовь он использовал, чтобы приобрести большое богатство, а богатство использовал, чтобы увеличить свою власть. Он всегда завидовал мне, еще с тех пор, как был мальчиком, а я – его опекуном и одним из первых людей нашего государства. Думнорикс не дурак. Он знает, что я не посмею причинить ему вред или позволить, чтобы ему причинили вред другие, иначе я буду проклят за то, что уничтожил своего родича. Он пытается пошатнуть мою власть, устраивая смуту, потому что надеется в результате сам овладеть ею. Но я вижу Думнорикса насквозь. Поскольку он играет в одиночку, он может предложить только веселье и попойку. Возможно, у вождей я не так популярен, но я делаю то, чего они все желают. Поэтому глава для них – я.

Цезарь опустил голову на ладонь и сжал рукой подбородок:

– Чего же они желают?

– Защиты.

– Хм. Хорошо, мы подумаем. А пока мы созовем этот Совет Галлии.

После этой и других подобных бесед мы, военные трибуны, молодые армейские офицеры, которые были ближе всех Проциллу по возрасту, стали обвинять его в том, что он слишком зазнается. Нужно быть к нему справедливым: он принимал надменный вид из-за важности тайн, которые должен был скрывать, а не из-за самомнения. Вполне естественно, что ему хватило сообразительности мгновенно понять то, о чем Дивициак пока говорил лишь намеками. Еще естественнее то, что Процилл чувствовал себя неловко рядом со своими друзьями-римлянами, когда знал больше, чем они. К несчастью, у него была одна слабость: он изо всех сил хотел стать для римлян таким же римлянином, как они. Он был полноправным римским гражданином, но все-таки чувствовал разницу между собой и другими молодыми людьми, равными ему по положению в обществе. Они презирали Процилла за то, что он галл, – по крайней мере, он так считал. И он поддался искушению поделиться с ними если не тем, что слышал, то хотя бы своими догадками: делая так, он мог завоевать любовь товарищей, не выдавая доверенных ему тайн.

– Обратите внимание: я не знаю ничего особенного, – начал он. – Но я не удивлюсь, если до конца лета мы снова будем воевать.

– Воевать?! – быстро воскликнул кто-то. – В Галлии больше не с кем воевать.

– Я знал, что нас ждут неприятности, – заметил Страбон, который был старше.

– Что-то готовится, иначе зачем мы стоим лагерем здесь, в Бибракте? Почему не возвращаемся в провинцию? В Галлии все спокойно.

– Ох, только бы не опять война в диком краю! – простонал Стаций, который тратил время на службу у Цезаря лишь потому, что молодым людям в его возрасте полагалось побывать в чужих странах, чтобы набраться опыта. – А я-то думал, что худшее уже кончилось!

Я рассмеялся: Стаций, преувеличенно изображавший ужас при каждом неудобстве или риске, считался у нас шутом.

– Тебе нужно примириться с этим, – сказал я ему уже не в первый раз. – Цезарь честолюбив.

– Да, но с кем мы будем сражаться теперь? – спросил Страбон.

– Это знает Процилл.

– Я не знаю, – покраснев, запротестовал Процилл. – Я только предполагаю.

– Если так, ты можешь сказать это нам, – настаивал Страбон. – Ты не должен раздуваться от важности и делать вид, что все это – великая тайна. Перестань зазнаваться!