Галльская война Цезаря

– Я не собираюсь уезжать: у меня не хватает наглости попросить об этом и услышать, как меня назовут трусом. Но я составил завещание, – сказал мне Страбон. – Как думаешь, куда мне лучше его отослать? Если мы зайдем далеко в эти леса, то никогда не выберемся оттуда.

– Кто это говорит? – спросил я.

– Все, – угрюмо ответил Страбон. – Спроси у центурионов: они всегда все знают. Они говорят, что каждый из германцев выше шести футов ростом и учился сражаться с младенческих лет. Они говорят, что зимой в здешнем климате германцы ходят полуголые, надев на тело всего несколько клочков шкуры. Один против одного мы просто не справимся с ними – спроси у галлов, они знают. Кроме того, идти по этим узким дорогам без средств для перевозки грузов – это сумасшествие. Мы уже обогнали наше продовольствие. Это возможно в Безансоне, но опасно в лесах. Что нам всем следовало бы сделать, это отказаться идти за Цезарем.

Страбон остался в своей палатке. Он сказал, что не хочет трусливо удирать от опасности, но и не видит причин притворяться, что все хорошо. Все, кто имеет хоть сколько-нибудь опыта, знают, что мы идем на гибель.

Я сам обошел лагерь: Страбон был прав. Солдаты, собираясь маленькими кучками, хмуро переговаривались друг с другом. У галлов и торговцев, которые слетались к армии как мухи, где бы она ни разбила лагерь, головы были полны жутких рассказов о свирепости германцев, их человеческих жертвоприношениях и их колдовстве, которое якобы было таким сильным, что в глаза германцев невозможно было смотреть. Какой-то манящий ужас удерживал меня на месте и заставлял выслушивать такие подробности, которые наполняли мою душу болезненным испугом. Было похоже, что то же происходило со всеми остальными.

Я наткнулся на Процилла – того, кто положил начало всем этим слухам.

– Тебе Цезарь очень доверяет, – сказал я ему. – Не мог бы ты сказать ему, чтобы он возвращался назад, пока еще может. Эта армия не станет сражаться.

Процилл нахмурился:

– Я бы никогда не поверил, если бы не видел сам: трибуны двенадцатого легиона просто плачут. Плачут! Можно подумать, они никогда в жизни не слышали, как торговец рассказывает небылицы! Можно подумать, они никогда не видели германца! Да ведь у всех этих богатых молодых людей есть рабы-германцы еще со времени поражения кимвров и тевтонов! Италия ими полна, и все ценят их дешево. Я сам не видел ни одного, кто был бы в семь футов ростом, и ни одного, кто напугал бы меня! Трусливые дураки!

– Они все богатые неженки, – сказал я. Удивительно, как Процилл умел придать человеку бодрости. – Главное не они, а центурионы и высшие начальники. Ты говорил с ними?

Он пожал плечами:

– Знаю я, о чем они говорят: узкие тропы, лес, незнакомая местность. Все возможные предлоги. Как будто наши проводники-секваны не знают свою страну!

Я полагаю, что он, поскольку был галлом, совершенно спокойно доверял свою жизнь землякам. А я, узнав о них лишь немного, уже не верил им.

– Если центурионы недовольны, армия не пойдет, – сказал я, меняя тему.

– Они пойдут, – возразил Процилл. – Цезарь созывает собрание офицеров и центурионов. Они еще будут проситься в бой.

Процилл много времени проводил с Цезарем и был его восторженным поклонником, как и многие такие же молодые люди. Он, кажется, думал, будто для Цезаря нет ничего невыполнимого. В тот момент мне трудно было с ним согласиться. Триста шестьдесят центурионов – такая толпа, которую тяжело убедить. Справедливости ради следует отметить, что не для всех наших молодых офицеров военное дело было тяжким трудом. Публий Красс, которому не было еще тридцати лет, был назначен Цезарем на должность начальника его конницы и обучал конников на удивление строго. Лабиен, главный заместитель Цезаря, был опытным человеком. Среди его подчиненных было много выдающихся офицеров на всех должностях, начиная с командира легиона и до лучших военных трибунов. Но теперь, собранные вместе, все они выглядели по-разному, но одинаково мрачно.