Читаем Галоши против мокроступов. О русских и нерусских словах в нашей речи полностью

Вероятно, вы заметили в этом указе несколько заимствованных слов. Одно из них — «ракеты» (в русском языке зафиксировано с конца XVII века). Речь, разумеется, идет о фейерверочных ракетах. Артиллерия, как и флот, была любимым детищем Петра: еще в Потешных войсках он с гордостью носил звание бомбардира[24], позже уже не в шутку, а в всерьез командовал русской артиллерией при взятии Азова, использовал ее при штурме Нотебурга и под Полтавой, а его первый деревянный дом в Санкт-Петербурге украсил флюгер в виде пушки — знак, что в этом доме живет бомбардир. Кстати, благодаря письму из взятого Нотебурга мы можем убедиться, что Петру было знакомо слово «артиллерия»[25]. Он писал: «Правда, что зело жесток сей орех был, однако, слава богу, счастливо разгрызен. Артиллерия наша зело чудесно дело свое исправила» («Нотебург» по-шведски означает «Город-Орех», перевод старинного русского названия крепости «Орешек»).

Слово «мушкет» было заимствовано еще в XVII веке из польского языка, в который попало из французского. А французский mousquet восходит к латинскому musca — «муха». Позже, в 1796 году, при Павле I будет даже сформирован Томский мушкетерский полк в составе двух батальонов из Екатеринбургского и Семипалатинского полевых гарнизонных батальонов. Правда, эти мушкетеры были уже вооружены не старомодными мушкетами, а ружьями (фузеями).

Что же касается праздничных фейерверков, то мастерить их Петр обучался в 1697 году во время визита в Кенингсберг у главного инженера прусских крепостей Штернера фон Штернфельда. Если он прежде не знал слова «фейерверк»[26] (что сомнительно), то должен был услышать его во время этой учебы. Тогда же, в 1697 году, это слово было впервые зафиксировано в документах. И позже Петр с успехом устраивал «огненные действа» не только 1 января 1700 года, но и при взятии крепости Азов (июль 1796 года), а потом в Москве 12 февраля 1797 года, празднуя взятие того же Азова, в Петербурге 4 декабря 1711 года и проч.

В документе легко заметить еще два немецких слова, относящихся к административной системе, выстроенной Петром I: «бургомистр» («бурмистр»)[27]и «Ратуша»[28]. Оба заимствованы из немецкого языка. Бурмистерской палатой называлось центральное учреждение в Москве по управлению городским населением — купцами и ремесленниками (учреждена 30 января 1699 года). С 7 февраля 1699-го оно было переименовано в Ратушу, которая (учреждение, не здание) состояла из президента и 12 бурмистров и избиралась купцами. В 1720 году было создано новое учреждение — Главный магистрат. При Екатерине II во время ее губернской реформы (1775 года) «ратушей» стали называть сословный судебный орган в посаде. Он существовал до судебной реформы Александра II 1864 года.

* * *

Но вернемся к цитате из книги Погодина.

Может быть, ярче и определенней всего перемены, которые принесли реформы Петра, проявились в смене «дресс-кода». Это слово может показаться неудачной шуткой, так как оно, разумеется, не существовало в XVIII веке. Но тем не менее одежда, особенно дворян и чиновников, в XVIII веке стала именно кодом, своего рода паспортом, декларацией лояльности.

И снова отнюдь не Петр I начал эти реформы. Еще при Алексее Михайловиче боярские кафтаны (тюркское слово kaftan, возможно, заимствованное из арабского ko: ftan) постепенно укорачиваются. А старший брат Петра царь Федор Алексеевич своим указом ввел при дворе «польское платье» — тот же кафтан, но приталенный. И юный Петр носил такие кафтаны из тонкого и плотного голландского сукна, отороченные золотым шнурком. Причиной таких перемен в одежде считали желание Федора Алексеевича порадовать любимую жену — Авдотью Грушнецкую, которая была дочерью «обрусевшего» поляка.

Тот же Федор Алексеевич в 1680 году приказал: «С сего времени столником и стряпчим, и дворяном московским, и дьяком и жильцом, и всяких чинов служилым людем носить служилое платье ферезеи[29] и кафтаны долгополые для того: по его, Великого Государя, указу они… бывают на его государевых службах в полкех носят ферезеи и кафтаны и иное служилое платье, а, к Москве приехав, вместо того служилого платья носят городовое платье охобни и иное и в той перемене чинятца им убытки большие и для того то городовое платье охобни и иное отставить, чтоб впредь вышеписанных и иных чинов служилым людем в том убытков не было, а коротких кафтанов и чекменей никому не носить не которыми делы, а носить всем то служилое платье и в город всем выехать с воскресенья октября с 24-го числа».

Перейти на страницу:

Похожие книги

Агония и возрождение романтизма
Агония и возрождение романтизма

Романтизм в русской литературе, вопреки тезисам школьной программы, – явление, которое вовсе не исчерпывается художественными опытами начала XIX века. Михаил Вайскопф – израильский славист и автор исследования «Влюбленный демиург», послужившего итоговым стимулом для этой книги, – видит в романтике непреходящую основу русской культуры, ее гибельный и вместе с тем живительный метафизический опыт. Его новая книга охватывает столетний период с конца романтического золотого века в 1840-х до 1940-х годов, когда катастрофы XX века оборвали жизни и литературные судьбы последних русских романтиков в широком диапазоне от Булгакова до Мандельштама. Первая часть работы сфокусирована на анализе литературной ситуации первой половины XIX столетия, вторая посвящена творчеству Афанасия Фета, третья изучает различные модификации романтизма в предсоветские и советские годы, а четвертая предлагает по-новому посмотреть на довоенное творчество Владимира Набокова. Приложением к книге служит «Пропащая грамота» – семь небольших рассказов и стилизаций, написанных автором.

Михаил Яковлевич Вайскопф

Языкознание, иностранные языки