Галоши против мокроступов. О русских и нерусских словах в нашей речи

«Начну читать, и всякая приятность моя разрушается десятью встречающимися неприятностями: там везде наткнусь я на иностранное слово, везде вместо „явления“ нахожу „сцену“; вместо „действия“ – „акт“[126]; вместо „уныния“ или „задумчивости“ – „меланхолию“[127]; вместо „баснословия“ – „мифологию“[128]; вместо „веры“ – „религию“[129]; вместо „стихотворческих описаний“ – „дескриптивную[130] или описывательную поэзию“; вместо „согласия частей“ – „гармоническое[131] целое“; вместо „предместия“ – „форштад“[132]; вместо „разбойников“ – „бандидов“[133], вместо „возницы“ или „извощика“ – „фурмана“[134]; вместо „осмотра“ – „визитацию“[135]; вместо „досмотрщика“ – „визитатора“; вместо „соборной церкви“ – „катедральную“[136]; вместо „рассматривания книг“ – „рецензию“[137]; вместо „добледушия“ – «героизм»[138] и пр. Фу, пропасть! Думаю, на что такою расточительною рукою и без всякой нужды сыплют они в язык наш столько иностранных слов?»

Разумеется, далеко не все слова и выражения, вызвавшие недовольство Шишкова, стали сейчас литературной нормой. Добросовестный редактор нашел бы что поправить в таких фразах, которые непримиримый адмирал приводит как пример порчи русского языка:

«Жестоко человеку несчастному делать еще упреки, бросающие тень на его характер»;

«Погрузиться в состояние морального увядания»;

«Он простых нравов, но счастье наполнило его идеями богатства»;

«С важною ревностью стараться страдательное участье переменить на роль всеобщего посредничества»;

«Положение Государства внутри, равно как и во внешних отношениях, было в умножающемся беспрестанно переломе»;

«Умножит предуготовительные военные сцены»;

«Отчаяние нужды превратилось в бурливые сцены и движения»;

«Ответы учеников на вопросы, деланные им при открытом испытании из предметов им преподаваемых»;

«Чувствование несправедливости оживотворяло мещан наших духом порядка и соразмернейшей деятельности».

«Он должен был опять сойти с зрелища, на котором исступленное его любочестие так долго выставлялось, и возвратиться в прежнее приватное свое состояние презрения, обманутых желаний и всеми пренебрежной посредственности»».

И все же эти правки касались бы, скорее всего, не поголовной замены заимствованных из европейских языков слов словами со славянскими либо греческими корнями, а приведения к привычным нам нормам употребления иностранных слов (мы чаще говорим «моральный упадок», чем «моральное увядание», а вместо «беспрестанного перелома» нам привычнее «постоянный» или даже «перманентный» «кризис»[139], тем более что перелом совершается мгновенно, а кризис в современном понимании этого слова может развиваться во времени: мы говорим «начало кризиса», «пик кризиса», «конец кризиса».