Галоши против мокроступов. О русских и нерусских словах в нашей речи

Но ни тот, ни другой, кажется, не оценили юмористического эффекта такого смещения. А между тем ирония пронизывает весь текст «Руслана и Людмилы». Возьмем только одну сцену: поединок Руслана с великанской головой. Руслан, несомненно, герой, более того – главный герой рыцарского романа. Его подвиги надлежит описывать «высоким слогом». Но когда в это описание проникают бытовые сниженные слова, то контраст не может не вызвать улыбки у читателей, к чему и стремился автор.

Объехал голову кругом

И стал пред носом молчаливо;
Щекотит ноздри копием,
И, сморщась, голова зевнула,
Глаза открыла и чихнула…
…
Но витязь знаменитый,
Услыша грубые слова,
Воскликнул с важностью сердитой:
«Молчи, пустая голова!
Слыхал я истину, бывало:
Хоть лоб широк, да мозгу мало!
Я еду, еду, не свищу,
А как наеду, не спущу!»
…
И между тем она героя
Дразнила страшным языком.
Руслан, досаду в сердце кроя,
Грозит ей молча копием,
Трясет его рукой свободной,
И, задрожав, булат холодный
Вонзился в дерзостный язык.
И кровь из бешеного зева
Рекою побежала вмиг.
От удивленья, боли, гнева,
В минуту дерзости лишась,
На князя голова глядела,
Железо грызла и бледнела
В спокойном духе горячась,
Так иногда средь нашей сцены
Плохой питомец Мельпомены,
Внезапным свистом оглушен,
Уж ничего не видит он,
Бледнеет, ролю забывает,
Дрожит, поникнув головой,
И, заикаясь, умолкает
Перед насмешливой толпой.
…
Как ястреб богатырь летит
С подъятой грозною десницей,
И в щеку тяжкой рукавицей
С размаха в голову разит.
И степь ударом огласилась;
Кругом росистая трава
Кровавой пеной обагрилась,
И, зашатавшись, голова
Перевернулась, покатилась,
И шлем чугунный застучал.
Тогда на месте опустелом
Меч богатырский засверкал.
Наш витязь в трепете веселом
Его схватил и к голове
По окровавленной траве
Бежит с намереньем жестоким
Ей нос и уши обрубить;
Уже Руслан готов разить,
Уже взмахнул мечом широким —
Вдруг, изумленный, внемлет он
Главы молящей жалкий стон…
И тихо меч он опускает,
В нем гнев свирепый умирает,
И мщенье бурное падет
В душе, моленьем усмиренной:
Так на долине тает лед,
Лучом полудня пораженный.

Широко известно, что Жуковский, прочитав «Руслана и Людмилу», подарил юному Александру перстень с надписью «Победителю ученику от побежденного учителя». Может быть, Жуковский так легко и безоговорочно признал первенство Пушкина именно потому, что почувствовал в его поэме тот добродушный юмор, которого так не хватало трагическим и романтическим балладам самого Жуковского. Василий Андреевич ценил юмор, им полны его письма и стихотворные послания друзьям, но когда речь шла о романтических поэмах, он становился серьезен и драматичен.

* * *

Рассказывая в одной из статей об усилиях французских литераторов XVIII века «облагородить» французский язык, «пересоздать его по образцу древнего греческого», Пушкин замечает: «Язык отказался от направления, ему чуждого, и пошел опять своей дорогою». Пушкин понимал язык как живую стихию и даже более того – как нечто, обладающее разумом и волей, нечто, способное отказаться от того, что представляется ему неуместным для достижения собственных целей.