Гамп и компания

— На самом деле, нет. Дело всегда было в тебе. Малыш Форрест — прекрасный юноша. Он уже самостоятелен. А вот ты… За тобой всегда требовался небольшой догляд.

— Я даже не знаю, — говорю, — как он ко мне относица.

— Думаю, хорошо, — говорит Дженни. — Просто он еще не полностью вышел из детства. Вспомни, какими мы были в его возрасте.

— Много воды утекло с тех пор.

— А что у вас с Гретхен? — спрашивает Дженни. — Подвижки есть? Я тебе сказала, что она мне нравица, помнишь? Она… она достойный человек.

— Не знаю, — говорю. — Мне как-то неловко на такие твои вопроы отвечать.

— И напрасно. Мы же с тобой свое отгуляли.

— Да, но, как бы это сказать… не полностью. Слишком резко все оборвалось.

— Такое бывает. Зато у нас в жизни есть что вспомнить, Форрест. Когда ничего другого не останется, воспоминания будут нам опорой.

— Но ты же не хочешь сказать, что я… никогда не…

— Как знать. Но вдумайся: у тебя впереди вся оставшаяся жизнь. И сдается мне, теперь все у тебя хорошо. Не знаю, как ты это сделаешь, но выполни мою просьбу: попрощайся за меня с моей мамой и с малышом Форрестом — так, как умеешь ты один.

— Да, обязательно, только…

— Просто знай, что я тебя любила. А еще, Форрест, ты замечательный.

— Эй, — встревожился я, поднял взгляд, но увидел только бакен, что качался во мгле. Больше ничего. И я погреб назад, к берегу.

Позно вечером я вернулся на завод. Там уже было безлюдно, и я побродил в одиночку, сам по себе. В нескольких помещениях до сих пор горел свет: когда требовалось, люди работали допозна.

На заводе была одна маленькая комнатушка, которая очень мне нравилась. В ней мы хранили жемчуг. Не комнатушка даже, а чулан размером с платяной шкаф, но внутри, вместе с инструментом и всякими мелочами, у нас стояло ведерко. Точнее, это рабочие держали там ведерко, и в нем копились жемчужины.

Правда, не особо качественные. Вот японские устрицы — те сплош дают отличный жемчуг. И все же довольно часто наши работники находили жемчужину-другую, обычно какой-нибудь не правильной формы и не ровного цвета. Тем не менее к концу года накапливалось и достаточное количество преемлимых жемчужин, которые можно было сбыть за наличные, чтоб устроить пивную вечеринку для рабочих бригад. Мы эту традицию поддержевали.

Когда я шел мимо жемчужного чулана, до меня вдруг донеслись какие-то непонятные звуки. Распахиваю дверь, а там сержант Кранц. Сидит на табурете под лампочкой в двацать ват, а у самого глаза красные.

— Эй, сержант, — спрашиваю, — что стреслось?

— Ничего, — только и буркнул он.

— Послушай, сержант Кранц. Мы тобой не первый год знакомы. Но раньше я никогда не видел, чтоб у тебя глаза на мокром месте были.

— Верно. И больше не увидишь. А кроме того, я ж не плачу.

— Допустим. Но я тут начальник и обязан знать, чем дышут мои люди.

— С каких это пор, Гамп, я отношусь к «твоим людям»? — взвился он.

— С первого дня нашего знакомства, сержант.

И мы, типо, немного поиграли в гляделки, но вдруг я вижу — по щекам у него катяца крупные слезы.

— Проклятье, Гамп, — говорит он, — наверно, слишком стар я для таких дел.

— Ты о чем, сержант Кранц?

— Да это все Смитти со своей шайкой, — говорит он.

— Да что случилось-то?

— Пошел я обход делать, а эта шпана за мной увязалась. Проверяю швартовы у наших яликов, а он пристроился к одной лодке и начал в нее ссать, но стоило мне рот раскрыть, как остальные меня скрутили и давай лупить тухлыми рыбинами… кефалью…

— Что-о-а?

— А Смитти — тот и вовсе меня черножопым обозвал. Первый раз в жизни мне в лицо такое бросили.

— Это правда? — спрашиваю.

— Ты меня услышал, Гамп. Но я-то ничего не мог поделать… черт, мне пядесят девять лет. По силам ли старику отбица от десятка здоровенных белых жлобов, вполовину моложе меня?

— Ну, сержант…

— Йопта… Вот не думал, не гадал, что доживу до такого позора — чтоб от шпаны не отбица. А сумей я их раскидать, так это еще хуже. Меня бы просто покалечили вдобавок ко всем унижениям. А ты еще велел мне никаких разборок не устраивать со Смитти и его кодлой. Да возьми я их за жабры — все одно ничего бы не изменилось.

— Слушай меня, сержант Кранц. Что я раньше тебе велел, то нынче отменяеца. Сиди тут до моего возвращения, слышишь? Это приказ.

— Приказам рядовых, Гамп, я не подчиняюсь.

— В порядке исключения, — говорю, — подчинишься.

И пошел разбираца с этим Смитти. Всю свою жизнь я старался поступать правильно, в меру своего понимания. А мама всегда мне говорила, что в драку лезть неправильно, тем более что я такой здоровенный и туповатый. Но случаеца так, что правильность только вредит, а этого допускать нельзя.

Путь к пристани по улицам Байю-Ла-Батре был не близок, и Смитти со своей кодлой наверняка заметили меня еще на подходе. Тем более что они меня поджидали: построились в шеренгу, а Смитти выступил в перед. При этом, хотя тогда я еще был не в курсе, за мной поспешила уйма народу с устричного завода фирмы «Гамп и компания». А эти все глядят из подлобья, кабудто у каждого тут стрелка забита. Подхожу я к Смитти, спрашиваю: что это за дела с сержантом Кранцом.