Ган Исландец

— Однимъ только ты можешь наградить меня, Туріафъ, перебилъ палачъ: — я уже лишился двухъ казней, на которыя сильно разсчитывалъ; бывшій канцлеръ Шумахеръ и сынъ вице-короля ускользнули изъ моихъ рукъ. Мн ршительно не везетъ. Теперь у меня остался Ганъ Исландецъ и ты. Твоя казнь, какъ ночная и тайная, принесетъ мн двнадцать золотыхъ дукатовъ. Такъ не противься же, вотъ единственное одолженіе, котораго я жду отъ тебя.

— Боже мой!.. — глухо застоналъ несчастный.

— Правда, это одолженіе будетъ первое и послднее, но за то общаю теб, что ты не будешь страдать. Я по братски повшу тебя. Ну, по рукамъ что ли?

Мусдемонъ поднялся съ полу. Ноздри его раздувались отъ ярости, пна выступила у рта, губы стучали какъ въ лихорадк.

— Сатана!.. Я спасъ Алефельда, обнялъ брата! А они убиваютъ меня! Они задушатъ меня ночью, въ тюрьме, никто не услышитъ моихъ проклятій, голосъ мой не загремитъ надъ нимъ съ одного конца королевства до другаго, рука моя не сорветъ покрывала съ ихъ преступныхъ умысловъ! Вотъ для какой смерти чернилъ я всю свою жизнь!..

— Негодяй! — продолжалъ онъ, обратившись къ брату, — Ты хочешь сдлаться братоубійцей.

— Я палачъ, — невозмутимо отвтилъ Николь.

— Нтъ! — вскричалъ осужденный, бросаясь, очертя голову, на палача.

Глаза его пылали яростью и наполнились слезами какъ у задыхающагося быка.

— Нтъ, я не умру такъ! Не для того жилъ я страшной змею, чтобы меня растоптали какъ презрннаго червя. Я издохну, укусивъ въ послдній разъ; но укушу смертельно.

Съ этими словами онъ злобно схватилъ того, котораго только что обнималъ по братски. Льстивость и ласковость Мусдемона обнаружились теперь во всей нагот. Онъ освирплъ отъ отчаянія, прежде онъ ползалъ какъ тигръ, теперь подобно тигру выпрямился. Трудно было бы ршить который изъ братьевъ страшне въ минуту отчаянной борьбы; одинъ боролся съ безсмысленной свирпостью дикаго звря, другой съ коварнымъ бшенствомъ демона.

Но четыре алебардщика, до сихъ поръ безучастно присутствовавшіе при разговор, поспшили теперь на выручку къ палачу. Вскор Мусдемонъ, сильный только своей яростью, былъ побжденъ и, бросившись на стну съ дикими криками, сталъ царапать ногтями камень.

— Умереть! Адскія силы!.. Умереть, и крики мои не пробьютъ этихъ сводовъ, руки не опрокинутъ этихъ стнъ!.

Онъ боле не сопротивлялся. Безполезныя усилія истощили его. Съ него стащили платье, чтобы связать его, и въ эту минуту запечатанный пакетъ выпалъ изъ его кармана.

— Это что такое? — спросилъ палачъ.

Адская надежда сверкнула въ свирпомъ взор осужденнаго.

— Какъ я это забылъ? — пробормоталъ онъ: — Послушай, братъ Николь, прибавилъ онъ почти дружелюбнымъ тономъ: — эти бумаги принадлежатъ великому канцлеру. Общай мн доставить ихъ ему, а затмъ длай со мной что хочешь.

— Ну такъ какъ ты угомонился наконецъ, общаю теб исполнить твою послднюю просьбу, хотя ты и не по братски поступилъ со мною. Оругиксъ ручается теб, что эти бумаги будутъ вручены канцлеру.

— Постарайся вручить ихъ лично, продолжалъ осужденный, съ усмшкой глядя на палача, который отъ природы не понималъ усмшекъ: — удовольствіе, которое он доставятъ его сіятельству, быть можетъ сослужитъ теб добрую службу.

— Правда, братъ? — спросилъ Оругиксъ: — Ну спасибо, коли такъ. Чего добраго добьюсь наконецъ диплома королевскаго палача. Разстанемся же добрыми друзьями. Я прощаю теб что ты исцарапалъ меня своими когтями, а ты ужъ извини, если я помну твою шею веревочнымъ ожерельемъ.

— Иное ожерелье сулилъ мн канцлеръ, — пробормоталъ Мусдемонъ.

Алебардщики потащили связаннаго преступника на средину тюрьмы; палачъ накинулъ ему на шею роковую петлю.

— Ну, Туріафъ, готовъ ты?

— Постой, постой, на минутку! — застоналъ осужденный, снова теряя мужество. — Ради Бога, не тяни веревки, пока я не скажу теб.

— Да мн и не надо тянуть веревку, — замтилъ палачъ.

Минуту спустя, онъ повторилъ свой вопросъ:

— Ну, готовъ что ли?

— Еще минутку! Ахъ, неужели надо умереть!

— Туріафъ, мн нельзя терять время.

Съ этими словами Оругиксъ приказалъ алебардщикамъ отойти отъ осужденнаго.

— Одно слово, братецъ! Не забудь отдать пакетъ графу Алефельду.

— Будь покоенъ, — отвтилъ палачъ и въ третій разъ спросилъ: — ну, готовъ что ли?

Несчастный раскрылъ ротъ, быть можетъ, чтобы умолять еще объ одной минут жизни, но палачъ нетерпливо нагнулся и повернулъ мдную шишку, выдававшуюся на полу.

Полъ провалился подъ осужденнымъ и несчастный исчезъ въ четыреугольномъ трап при глухомъ скрип веревки, которая крутилась отъ конвульсивныхъ движеній висильника. Роковая петля съ трескомъ вытянулась и изъ отверстія послышался задыхающійся стонъ.

— Ну, теперь кончено, — сказалъ палачъ, вылзая изъ трапа: — прощай, братъ!

Онъ вынулъ ножъ изъ за пояса.

— Ступай кормить рыбъ въ заливъ. Пусть твое тло будетъ добычей и воды, если душа стала добычей огня.

Съ этими словами онъ разскъ натянутую веревку. Отрзокъ, оставшійся въ желзномъ кольц, хлестнулъ по своду, между тмъ какъ изъ глубины раздался плескъ воды, разступившейся при паденіи тла и снова потекшей подъ землею къ заливу.