Ган Исландец

Вооружившись острымъ камнемъ, онъ опустился на теплый и трепещущій еще трупъ волка, перерзалъ связки сочлененій, отдливъ голову отъ туловища, распоролъ шкуру на брюх во всю длину, стянулъ ее, подобно тому, какъ снимаютъ одежду, и въ одно мгновеніе ока отъ страшнаго сміазенскаго волка остался лишь голый, окровавленный остовъ. Вывернувъ наружу голую мокрую сторону, испещренную длиннымя кровавыми венами, онъ накинулъ шкуру на свои истерзанныя волчьими зубами плечи.

— Поневол, - проворчалъ онъ сквозь зубы, — завернешься въ звриную шкуру, когда человчья слишкомъ тонка, чтобы защитить отъ холода.

Между тмъ какъ онъ разсуждалъ такимъ образомъ съ собою, ставъ еще боле отвратительнымъ отъ своего отвратительнаго трофея, медвдь, очевидно соскучившись въ бездйствіи, крадучись приблизился къ находившемуся въ тни предмету, о которомъ мы упомянули въ начал главы, и вскор изъ этого темнаго угла залы послышался стукъ зубовъ, прерываемый слабыми, болзненными стонами агоніи.

Малорослый обернулся.

— Фріендъ! — закричалъ онъ грознымъ голосомъ, — Ахъ! Подлый Фріендъ! Сюда!

Схвативъ огромный камень, онъ швырнулъ его въ голову чудовища, которое, оглушенное ударомъ, медленно удалилось отъ мста своего пиршества и, облизывая свои красныя губы съ тяжелымъ дыханьемъ улеглось у ногъ малорослаго, поднявъ къ небу свою огромную голову и изогнувъ спину, какъ бы прося извинить свою дерзость.

Тогда начался между двумя чудовищами — обитатель Арбарскихъ развалинъ вполн заслуживалъ подобное названіе — выразительный обмнъ мыслей ворчаніемъ. Тонъ человческаго голоса выражалъ власть в гнвъ, тонъ медвжьяго былъ умоляющій и покорный.

— Возьми, — сказалъ наконецъ человкъ, указывая искривленнымъ пальцемъ на ободранный трупъ волка, — вотъ твоя добыча, и не смй трогать мою.

Обнюхавъ тло волка, медвдь опустилъ голову съ недовольнымъ видомъ и взглянулъ на своего повелителя.

— Понимаю, — проговорилъ, малорослый, — мертвечина теб претитъ, а тотъ еще трепещетъ… Фріендъ, ты не меньше человка прихотливъ въ своихъ наслажденіяхъ; теб хочется, чтобы пища твоя жила еще, когда ты ее раздираешь; теб нравится ощущать какъ добыча умираетъ на твоихъ зубахъ; ты наслаждаешся только тмъ, что страдаетъ, и въ этомъ отношеніи мы сходимся съ тобой… Я вдь не человкъ, Фріендъ, я выше этого презрннаго отродья, я такой же хищный зврь какъ и ты… Мн хотлось бы, чтобы ты могъ говорить, товарищъ Фріендъ, чтобы сказать мн, подобно ли твое наслажденіе моему, — наслажденіе отъ котораго трепещетъ твое медвжье нутро, когда ты пожираешь внутренности человка; но нтъ, я не хочу, чтобы ты заговорилъ, я боюсь, чтобы твой голосъ не напомнилъ мн человческій… Да, рычи у моихъ ногъ тмъ рыкомъ, отъ котораго содрогается пастухъ, заблудившійся въ горахъ; мн нравится твой рыкъ какъ голосъ друга, такъ какъ онъ возвщаетъ недруга человку. Подними, Фріендъ, подними твою голову ко мн; лижи мои руки языкомъ, который столько разъ упивался человческой кровью… У тебя такіе же блые зубы, какъ мои, и не наша вина, если они не такъ красны, какъ свжая рана; но кровь смывается кровью… Сколько разъ изъ глубины мрачной пещеры видлъ я, какъ молодыя кольскія и оельмскія двушки мыли голыя ноги въ вод потока, распвая нжнымъ голосомъ, но твою мохнатую морду, твой хриплый, наводящій ужасъ на человка ревъ предпочитаю я ихъ мелодичнымъ голосамъ и мягкимъ какъ атласъ членамъ.

Когда онъ это говорилъ, чудовище лизало его руку, катаясь на спин у его ногъ и ласкаясь къ нему подобно болонк, разыгравшейся на соф своей госпожи.

Особенно страннымъ казалось то разумное вниманіе, съ которымъ животное повидимому ловило слова своего хозяина. Причудливыя односложныя восклицанія, которыми пересыпалъ онъ свою рчь, очевидно тотчасъ же были понимаемы звремъ, который выражалъ свою понятливость, или быстро выпрямляя голову, или издавая горломъ глухое ворчанье.

— Люди говорятъ, что я избгаю ихъ, — продолжалъ малорослый, — между тмъ какъ на самомъ дл они бгутъ при моемъ приближеніи; они длаютъ со страху то, что длаю я изъ ненависти… Ты вдь знаешь, Фріендъ, что я радъ повстрчать человка, когда проголодаюсь или когда меня томитъ жажда.

Вдругъ примтилъ онъ, что въ глубин галлереи появился красноватый свтъ, постепенно усиливавшійся и слабо озарявшій старыя срыя стны.

— Да вотъ одинъ изъ нихъ. Заговори объ ад, сатана тотчасъ же покажетъ свои рога… Ей! Фріендъ, — прибавилъ онъ, обращаясь къ медвдю: — вставай-ка!

Животное поспшно поднялось на ноги.

— Ну, слдуетъ наградить твое послушаніе, удовлетворивъ твой аппетитъ.

Съ этими словами человкъ нагнулся къ предмету, лежавшему на земл. Послышался хрустъ костей, разрубаемыхъ топоромъ; но къ нему не примшивалось ни вздоха, ни стона.

— Кажется, — пробормоталъ малорослый: — насъ только двое осталось въ живыхъ въ Арбар… Возьми, другъ Фріендъ, докончи начатое тобой пиршество.