Ган Исландец

«Рудбекъ; Саксонъ Грамматикъ; Арнгримъ епископъ Голумскій — Въ Норвегіи только два графства, Ларвигъ и Ярлсбергъ, и одно баронство… — Серебряные рудники только въ Конгсбергѣ; магнитные и азбестовые только въ Сунд-Моерѣ; аметистовые только въ Гульдбрансгалѣ; халцедонные, агатовые и яшмовые только на островахъ Фа-рöрскихъ. — Въ Нукагивѣ, во время голода, мужчины пожираютъ своихъ женъ и дѣтей. — Тормадусъ, Торфеусъ; Ислейфъ, епископъ Скальгольтскій, первый исландскій историкъ. — Меркурій игралъ въ шашки съ луною и выигралъ у нея семьдесятъ вторую часть дня. — Мальстромъ, пучина. — Hirundо, hirudо. — Цицеронъ, горохъ; слава. — Ученый Фродъ. — Одинъ совѣщался съ головой Мимера, мудрый (Магометъ и его голубь, Серторій и его лань). — Чѣмъ почва… тѣмъ менѣе содержитъ она гипса…»

— Не смѣю вѣрить глазамъ! — вскричалъ Оглипиглапъ, выронивъ пергаментъ: — Это почеркъ моего стараго хозяина Бенигнуса Спіагудри!..

Снова осмотрѣвъ трупъ, онъ узналъ его длинныя руки, рѣдкіе волосы и остальныя примѣты несчастнаго.

— Да, — подумалъ онъ, качая головой: — недаромъ обвиняли его въ святотатствѣ и колдовствѣ. Дьяволъ утащилъ его, чтобы утопить въ Спарбскомъ озерѣ… Вотъ превратность человѣческой судьбы! Кто бы могъ подумать, что докторъ Спіагудри, такъ долго принимавшій другихъ въ этой гостинницѣ мертвецовъ, со временемъ самъ найдетъ въ ней убѣжище.

Лапландскій философъ поднялъ тѣло, чтобы положить его на одну изъ шести гранитныхъ плитъ, какъ вдругъ примѣтилъ что-то тяжелое, привязанное ремнемъ къ шеѣ злополучнаго Спіагудри.

— Должно быть камень, — пробормоталъ онъ: — съ которымъ дьяволъ спихнулъ его въ озеро.

Однако онъ ошибся. Это былъ небольшой желѣзный ящикъ, на которомъ Оглипиглапъ, тщательно вытеревъ его, примѣтилъ большую печать съ гербомъ.

— Ну, тутъ кроется какая-то чертовщина, — подумалъ онъ: — этотъ человѣкъ былъ святотатецъ и колдунъ. Надо снести этотъ ящикъ къ епископу, чего добраго тамъ сидитъ самъ дьяволъ.

Уложивъ трупъ въ мертвецкой, онъ отвязалъ отъ него ящикъ и поспѣшно пошелъ въ епископскій дворецъ, бормоча дорогою молитвы и заклинанія противъ своей страшной ноши.

XLVII

Ганъ Исландецъ и Шумахеръ встрѣтились въ одной темницѣ Шлезвигскаго замка. Бывшій канцлеръ, оправданный судомъ, медленными шагами расхаживалъ по комнатѣ, проливая горькія слезы; осужденный разбойникъ, окруженный стражей, хохоталъ въ цѣпяхъ.

Оба узника долго смотрѣли другъ на друга въ молчаніи: можно было сказать, что они узнали другъ въ другѣ враговъ человѣчества.

— Кто ты? — спросилъ наконецъ бывшій канцлеръ разбойника.

— Ты убѣжишь, услышавъ мое имя, — отвѣтилъ тотъ. — Я Ганъ Исландецъ.

Шумахеръ приблизился къ нему.

— Вотъ тебѣ моя рука, — сказалъ онъ.

— Ты хочешь, чтобы я ее съѣлъ?

— Ганъ Исландецъ, — возразилъ Шумахеръ: — я люблю тебя за твою ненависть къ людямъ.

— Вотъ за то-то я и тебя ненавижу.

— Послушай, я подобно тебѣ ненавижу людей, потому что я дѣлалъ имъ добро, а они платили мнѣ зломъ.

— Ну, я не потому ненавижу людей; я ненавижу ихъ за то, что они дѣлали лишь добро, а я платилъ имъ зломъ.

Шумахеръ вздрогнулъ отъ взгляда чудовища. Онъ пытался переломить себя, но душа его не могла симпатизировать разбойнику.

— Да, — вскричалъ онъ: — я презираю людей за то, что они жестоки, неблагодарны, вѣроломны. Имъ обязанъ я всѣми моими несчастіями.

— Тѣмъ лучше! Я, напротивъ, обязанъ имъ всѣмъ своимъ счастіемъ.

— Счастіемъ?

— Счастіемъ ощущать мясо, трепещущее въ моихъ зубахъ, теплоту дымящейся крови въ моемъ пересохшемъ горлѣ; наслажденіемъ разбивать живое существо о выступъ утеса и слышать крикъ жертвы, смѣшанный съ хрустомъ дробимыхъ костей. Вотъ удовольствія, доставляемыя мнѣ людьми.

Шумахеръ съ ужасомъ отступилъ отъ чудовища, къ которому подходилъ почти съ гордостью, что подобенъ ему. Устыдившись, онъ закрылъ лицо руками; глаза его наполнились слезами негодованія не на родъ человѣческій, но на самого себя. Его благородное, великодушное сердце ужаснулось ненависти, которую онъ такъ долго питалъ къ людямъ, когда увидѣлъ ее, какъ въ страшномъ зеркалѣ, въ сердцѣ Гана Исландца.

— Ну, ненавистникъ людей, — смѣясь спросило чудовище: — осмѣлишься ли ты теперь хвастаться, что похожъ на меня?

Старикъ задрожалъ.

— Боже мой! Чѣмъ ненавидѣть ихъ, какъ ты, скорѣе я стану любить ихъ.

Стража увела чудовище въ болѣе надежную тюрьму. Погрузившись въ задумчивость, Шумахеръ остался одинъ въ башнѣ, гдѣ уже не было ни одного врага человѣчества.

XLVIII

Роковой часъ насталъ. Въ Мункгольскомъ замкѣ стража повсюду удвоена, передъ каждой дверью молча и угрюмо прохаживаются часовые. Взволнованный городъ суетливо спѣшитъ къ мрачнымъ башнямъ крѣпости, въ которой царитъ необычайное волненіе. На каждомъ дворѣ слышится погребальный бой барабановъ, затянутыхъ трауромъ. По временамъ изъ нижней башни раздаются пушечные выстрѣлы, тяжелый колоколъ крѣпости медленно раскачивается, издавая тяжелый, протяжный звонъ, а со всѣхъ концовъ гавани спѣшатъ къ страшному утесу лодки, переполненныя народомъ.