Ган Исландец

И какъ не вспомнилъ я этого стиха въ проклятыхъ развалинахъ Виглы! Самая крошечка памяти избавила бы меня отъ столькихъ безумныхъ треволненій. Конечно, довольно затруднительно мыслить здраво въ подобномъ логовищѣ, сидя за столомъ палача! Палача! Существа, презираемаго и проклинаемаго всѣми, которое отличается отъ убійцы только обиліемъ и безнаказанностью своихъ убійствъ, сердце котораго со всей свирѣпостью страшныхъ злодѣевъ соединяетъ еще трусость, немыслимую въ отважныхъ преступленіяхъ послѣднихъ! Существо, которое предлагаетъ пищу и наливаетъ питье тою же рукою, которою играло орудіями пытки и дробило кости несчастныхъ въ тискахъ кобылы! Дышать однимъ воздухомъ съ палачомъ! Когда самый презрѣнный нищій, запятнанный нечистымъ столкновеніемъ съ нимъ, съ ужасомъ сбрасываетъ съ себя послѣднія лохмотья, защищавшія отъ холода его недуги и наготу! Когда самъ канцлеръ, приложивъ печать къ приговору, съ отвращеніемъ и проклятіемъ кидаетъ ее подъ столъ! Когда во Франціи, въ случаѣ смерти палача, служители превотства предпочитаютъ платить сорокъ ливровъ пени, чѣмъ занять его должность! Когда въ Пештѣ осужденный Чорчилль, которому предлагали помилованіе съ дипломомъ палача, предпочелъ быть казненнымъ, чѣмъ заняться этимъ презрѣннымъ ремесломъ! Развѣ вамъ неизвѣстно, благородный патронъ, что Турмеринъ, епископъ Маастрихтскій, повелѣлъ снова освятить церковь, куда вошелъ палачъ; что царица Петровна мыла себѣ лицо каждый разъ какъ возвращалась съ казни? Вы должны также знать, что французскіе короли изъ уваженія къ воинскимъ чинамъ издали указъ, чтобы они казнимы были своими товарищами, дабы этихъ благородныхъ людей, даже преступныхъ, не безчестило прикосновеніе палача. Наконецъ, что особенно убѣдительно, въ твореніи ученаго Мелазіуса Итургама, подъ заглавіемъ: «Сошествіе святаго Георгія въ адъ», прямо говорится, что Харонъ отдалъ предпочтеніе разбойнику Робину Гуду предъ палачомъ Флинкрассомъ… Да, милостивый государь, если я когда нибудь достигну могущества — все въ рукахъ Божіихъ — я уничтожу палачей и снова возстановлю древній обычай пени за преступленіе. За умерщвленіе князя будутъ платить, какъ въ 1150 году, тысячу четыреста сорокъ двойныхъ королевскихъ экю; за убійство графа — тысячу четыреста сорокъ простыхъ экю; за барона — тысячу четыреста сорокъ полуэкю; за убійство дворянина — тысячу четыреста сорокъ аскалоновъ; за мѣщанина…

— Постой! Мнѣ кажется я слышу конскій топотъ, — перебилъ его Орденеръ.

Они оглянулись и, такъ какъ солнце успѣло уже подняться надъ горизонтомъ, пока длился ученый монологъ Спіагудри, дѣйствительно примѣтили въ ста шагахъ позади себя человѣка въ черной одеждѣ, который одной рукой махалъ имъ, а другой подгонялъ одну изъ тѣхъ бѣлыхъ лошадокъ, которыя часто встрѣчаются укрощенныя и въ дикомъ состояніи въ нижнихъ горахъ Норвегіи.

— Ради бога, милостивый господинъ, сказалъ перетрусившій Спіагудри: — пойдемте скорѣе. Этотъ черный субъектъ сильно смахиваетъ на полицейскаго.

— Что ты, старина, насъ двое и мы побѣжимъ предъ однимъ!

— Увы! Иной разъ двадцать ястребовъ разгоняетъ одна сова. И что за слава ждать полицейскаго?

— Да кто тебѣ сказалъ, что это полицейскій? — возразилъ Орденеръ, взоровъ котораго не застилалъ страхъ: — Успокойся, мой храбрый путеводитель; я узнаю этого путешественника. Подождемъ его.

Надо было покориться. Минуту спустя, всадникъ поровнялся съ ними и Спіагудри успокоился, узнавъ суровую и спокойную наружность священника Афанасія Мюндера.

Остановивъ свою лошадь, онъ съ улыбкой поклонился нашимъ путникамъ и заговорилъ запыхавшимся голосомъ:

— Я вернулся для васъ, мои дорогія чада, и Господь, конечно, не допуститъ, чтобы мое отсутствіе, продолженное съ милосерднымъ намѣреніемъ, повредило тѣмъ, кому приноситъ пользу мое присутствіе.

— Преподобный отецъ, — отвѣчалъ Орденеръ: — мы почтемъ за счастье оказать вамъ какую нибудь услугу.

— Нѣтъ, благородный молодой человѣкъ, напротивъ, мнѣ слѣдуетъ оказать вамъ ее. Не удостоите ли вы сообщить мнѣ цѣль вашего путешествія?

— Не могу, почтенный отецъ.

— Желалъ бы я, сынъ мой, чтобы вами дѣйствительно руководила въ данномъ случаѣ невозможность, а не недовѣріе. Иначе горе мнѣ! Горе тому, котораго добрый человѣкъ, разъ увидѣвъ, тотчасъ же лишаетъ своего довѣрія!

Смиреніе и простосердечіе священника сильно тронули Орденера.

— Мы направляемся въ сѣверныя горы. Это все, что я могу вамъ сказать, святой отецъ.

— Такъ я и думалъ, сынъ мой, вотъ почему поспѣшилъ догнать васъ. Въ этихъ горахъ скитаются цѣлыя банды рудокоповъ и охотниковъ, часто весьма опасныя для путешественниковъ.

— Ну-съ?