Ганфайтер. Огонь на поражение

За ручными стариками, ведущими стадо, пошли молодые самцы, киты-подростки и китихи, кормящие детенышей, годовалых и двухлеток.

Величественное зрелище — перегон китового стада! Куда ни посмотришь — всюду прет живая армада, гигантские антрацитово-черные тела появляются из воды и снова ныряют, разводя пену. И везде, как в долине гейзеров, вырываются фонтаны и сеются мелкой водяной пылью. Классика!

Наутро Боровиц обнаружил, что украдены четыре лучших кита, в том числе двадцатитрехметровый гигант, прозванный Мокой за шоколадный оттенок шкуры.

След в океане оставить сложно — Тихий или Великий переменчив, даже глубинные слои, оцепенелые в вечном холоде и покое, пронизаны течениями. И все же напасть на след можно. Тут главное — взять правильное направление, ибо Тихий велик в обоих смыслах.

— Воры явились на трех субмаринах, как минимум, — рассудил Станислас. — А может, и на четырех… Ходовые киты обычно узлов семь-восемь выдают и ныряют неглубоко… Это я к тому, что далеко они не уйдут — на сотню миль, не более.

Рассуждая вслух, он настраивал биодетектор.

— У меня такое ощущение, — протянул Браун, — что это опять наш приятель Шорти балуется.

— Добалуется… Мало ты его отшлепал.

— Я сначала хотел даже «сабы» у них отнять, но передумал.

— И правильно сделал! Слишком большой перевес. Без риска в нашем деле никак, но зачем рисковать зря? Правильно? Шагом марш!

Они живо спустились на доковую палубу и заняли места в «Орке-1» и «Орке-2».

— Я с вами! — прогудел Тугарин-Змей, громыхая по трапу.

И занял место в «Орке-3».

Субмарины, едва погрузились в воду, тут же набрали скорость и взяли курс на восток. Потом разошлись, и «Орка-2», ведомая сегундо, описала большую дугу поперек выбранного курса.

— Есть! — гаркнул по селектору довольный голос Станисласа. — Детектор засек след!

— Отлил кашалотина, — добродушно прокомментировал Илья.

— Направление? — спросил Браун.

— Северо-восток. Ходу!

И стартовала гонка. Субмарины шли на полном ходу, только рыбины мелькали в иллюминаторах.

Прикинув, что идти еще час, не меньше, Тимофей сказал:

— Станислас, рассказали бы что-нибудь…

— Что-нибудь? — донесся из селектора голос сегундо. — Это что?

— Ну-у… Не знаю. Интересненькое что-нибудь. Вы же воевали?

— А как же… Слушай, Сихали, ты долго еще будешь меня на «вы» называть? Я в старперы не записывался, понял?

— Понял. Проникся. Исправился.

— То-то. Интересненькое им… Хе! С войны… — Боровиц помолчал и сказал другим голосом: — Самое интересненькое после победы началось — я перестал понимать, за что воевал и зачем. Это сейчас все просто. Вон, детишки зубрят параграфы по истории: добрые дяди президенты накормили голодных, поселили бездомных, одели голых — короче, осчастливили всех. Тотальное изобилие! Всеобщее благоденствие! Массы, освобожденные от труда, выходят на праздничные демонстрации, плавно переходящие в карнавал и сатурналии… А «золотые», эти враги нетрудового народа, якобы были против! Они хотели вернуть рынок, бизнес, куплю-продажу и чтобы одни от миллиардов лопались, а другие дохли от нищеты. Якобы. Кто добровольцем уходил в «Золотую гвардию»? Гангстеры-мафиози, чиновники-взяточники, олигархи-капиталисты. Так в учебнике написано!

А вот я другое видел. «Золотые» мёрзли в тундре, сходили с ума от мошки, мокли, болели, дохли, жрали одну интегропищу — для чего?! Чтобы лавки-базары вернуть? Чтобы снова взятки хапать? Лохов разводить и рэкетом баловаться?

— В учебниках выделено жирным шрифтом: чтобы остановить прогресс, — медленно проговорил Тимофей.

— Прогресс?! Это ТОЗО — прогресс? А ты знаешь, чем сейчас Афросоюз зарабатывает? Хантингом! Миллионы парней, одуревших от безделья, рвутся в саванну, чтобы толпой поохотиться на слонов и прочих антилоп. Это хантинг — прогресс? Мы тут Дикий Запад развели, а они там, в Африке своей, вообще до пещер скатились! А легализованная проституция? Все эти суперлупанары и бюро обслуживания? А гладиаторские бои? Ни хрена себе прогресс! Правильно мне один золотогвардеец говорил — устроят политики всемирную халяву, и выродится человечество к хренам собачьим! Вот они чего не хотели! А мне каково теперь, героическому защитнику Большой Кормушки?

Выговорившись, Боровиц смолк. Засопел смущенно.

— Думаете, легко мне Ханькины выходки терпеть? — Голос Станисласа передавал хмурость и неловкость. — Страха во мне нет, я свое отбоялся. Жалко мне ее. Прошелся по ней этот хренов прогресс так, что места живого не осталось. Сын у Ханьки есть, от первого брака еще, Пьер. Спился совершенно, говорящим животным стал, тупым пожирателем пойла и корма. Дегенерат полнейший, даже к сексу его не влечёт…