Гангрена Союза

Толковая, острая на язык Катя отнюдь не была дурнушкой. Нельзя сказать также, что ее не волновали вопросы пола. Но это не проступало в ее поведении. Теперь Тенгиз неожиданно открыл, что впервые на его памяти развитие отношений может зависеть не от него, а от женщины. Скорее всего, события ускорились из-за угрозы расставания. И Катя Борова превратилась в Катю Пагава.

Тенгиз решил сделать карьеру на родине, а затем уже вернуться в Москву, на коне. К тому же, там у него есть шанс продвинуться в понимании особенностей устройства фракций и группировок. Периферия организована проще, чем столица, и ему легче будет разобраться, что движет отдельными особями и массой.

— Это маленький красивый город, — рассказывал жене Тенгиз. — Дом совсем недалеко от моря. Хочешь — беги на пляж в трусах. — Здесь Катя посмотрела на него с недоумением. — Я, конечно, имею в виду мужчин. За домом — сад, в саду растет персик, а в сарае — бычок.

Он предупредил Катю, что в Грузии её не полюбят, и она не полюбит. Но ведь это не навсегда. Он и сам будет идти на компромиссы, иначе не выжить. И никто не должен знать, что у них в семье не только любовь, но и равенство — там это не признают.

После недолгих сборов они укатили на юг. Сад оказался огородом. Перед фасадом и вправду росло персиковое дерево. В сезон Тина, свекровь, пополняла семейный бюджет, реализуя роскошные плоды на рынке. Часть урожая Тина отвозила своей тетке, родной сестре князя, а та регулярно оказывала им финансовую поддержку. «С барского стола», говорил Шалва. Когда-то у них рос еще и грецкий орех. Шалва, залезал на дерево и собирал урожай до глубокой старости. Плодов гигантского дерева всегда хватало для процветания всей семьи. Это было существенно, потому что Шалва не разбогател на службе, как многие его товарищи. Он умер, немного не дожив до девяноста, и на дерево залез Тенгиз. От высоты у него закружилась голова; не собрав орехов, он с трудом умудрился спуститься. После этого срубил дерево и это был их последний урожай орехов.

Катя не догадывалась, что она, как бы, переедет в другую цивилизацию. Некоторые процветали, другие терпели нужду, но этот позор тщательно скрывали. Когда такой бедняк принимал гостей, стол у него ломился от яств, но семья потом долго сидела на кукурузной каше без масла. Страсть к наживе вошла в плоть и кровь, её не порицали и не одобряли. Сдачу никогда не давали. Получить ее было можно, однако выглядело это, как будто ты обкрадываешь гражданина. Даже когда в Союзе еще выполняли пятилетки, тут расцветала частная инициатива. Колхозы не прижились, а население кормилось с рынка. Уважаемого человека называли господин (батоно), а не товарищ. Поэтому развенчание социализма здесь не вызвало психологического шока.

Русских недолюбливали, но их язык знали почти все, в особенности, в культурном слое. Впрочем, не очень жаловали также армян, евреев, греков и прочих. Каждый в отдельности был, чаще всего, душевным, готовым на уступки и даже на жертвы, но вместе они иногда становились неуправляемы. Всё осложнялось тем, что встречались фанатики, искренние поборники борьбы за своих. Они почитали это за патриотизм. Более того, был еще и микропатриотизм. Мегрелы, скажем, говорили, что они грузины, но только первый сорт. И это был их консенсус — общемегрельский.

Тенгиз легко вошел в привычную с детства среду, а у Кати это никак не получалось. Она уже ожидала ребенка, но подумывала, не стоит ли ей вернуться. Тем более, Тенгиз, время от времени, стал приходить под утро, немного навеселе и удовлетворенный судьбой. Это стало повторяться чаще, когда она родила сына. Назвали его Бондо, и она подолгу ждала возвращения мужа в детской. Только при появлении Бондо Катя поняла, как она, на самом деле, относилась к Вите.

Свекровь успокаивала невестку, но ее старания она воспринимала, скорее, как насмешку.

— Ты не жди мужа, дочка, ложись одна. У нас теперь есть Бондо, а женой мужчина сыт не будет. Если всякий раз кушать сациви, то даже лобио захочется. Наши мужья самые верные, всегда возвращаются, жен не меняют. Не забывай, что жена служит мужу, а муж — семье.

Катя выбрала перетерпеть. Всё, что она могла — потребовать не афишировать свои измены, но это мало бы ее утешило. К тому же, она была к нему неравнодушна, если мягко сказать. Сам он ссылался на местный микроклимат:

— Здесь мужчины под каблуком не сидят. Не могу я по-другому, не поймут.

При посторонних он становился немного шовинистом.

21. Этнические особенности трудового энтузиазма