Гангстеры

— Бедняга Нузей, — говорит Пино голосом, полным разочарования. — Теперь придется начинать с нуля. Самое неприятное в этой истории — двое убитых. Нам не следовало стрелять…

— Да, патрон, — соглашается Нузей, представляя все хлопоты, неприятности, объяснения и козни, которые его ждут.

— Я не думаю, — продолжает Пино, — что нам удастся получить толковую информацию от этих жуликов. Все это лишь мелочь…

— Да, патрон.

Нузей опускает руку в карман своего пиджака, достает мятую пачку «Голуаз», вынимает из нее одну сигарету, подносит ее к губам, начинает искать спички, чиркает, делает глубокую затяжку и закашливается.

— Вы знаете, Эмиль, кого мы с вами напоминаем сегодня? — спрашивает Пино.

— Нет, патрон.

— Охотников, отправившихся в сафари за колибри.

— Да, похоже, патрон, — соглашается Нузей. — Затем он устало добавляет: — Я бы отдал годовое жалованье, чтобы узнать, куда исчезли эти твари! Хотя, Бог свидетель, патрон, что жалованье у меня небольшое…

Он встает. Оба полицейских медленно удаляются, согнув спины. Их подошвы скрипят на гравии. Они молча направляются к служебной машине.

Жорж Бухезайхе тянет веревку обеими руками. Его голова высовывается из воды, стекающей по волосам, прилипшим ко лбу. Подняв глаза, он видит в десяти метрах вверху край колодца и высоко над ним звездное небо.

Бухезайхе осторожно вынимает изо рта соломинку, позволявшую ему дышать в воде, делает глубокий вдох и прислушивается. Все кажется ему спокойным, и он без труда поднимается по веревке до края колодца, затем прыгает на землю. Вода стекает с его промокшей одежды, ему зябко. Бухезайхе снимает с себя промокшие туфли, сует их в карманы пиджака, снова прислушивается. В деревне тихо, все спят. Широкими прыжками, наподобие гиены, он удаляется в сторону «Кислицы» Корнелиуса.

18

— Он выкарабкается, — заключает доктор Бурели.

И он выкарабкивается. Но Жо Аттия возвращается издалека, почти что с того света.

Когда, шатаясь под его весом, Сискосс выгрузил его из грузовика и уложил на широкой кровати Фелиции, старой, высокой, крестьянской кровати, на которой в три ряда уложены толстые матрацы, Жо отдавал уже душу Богу. Фелиция промыла его раны кипяченой водой, смешанной со спиртом. Жо был прозрачен, а его закрытые веки были очерчены фиолетовыми кругами. Старая женщина наклонилась над ним, долго нюхала его и прошептала в отчаянии:

— Он пахнет смертью.

Тело Жо Аттия уже выделяло этот едкий и сладковатый запах, характерный для трупов. Было около пяти часов утра. В этот момент Бухезайхе стучал в дверь «Кислицы». Телефонный звонок Корнелиуса мгновенно протрезвил Лутреля, вырвавшего Ноди из объятий Пьеретты. Чокнутый уже был готов отправиться в Даммартен.

Фелиция сидит у изголовья умирающего, поставив на стол чашку горячего цикория с молоком. Сквозь ставни просачивается дневной свет, освещая стену и угол потолка. Аттия стонет, пытается повернуться, чтобы уйти от своего кошмара, но сильные руки Фелиции не дают ему шевелиться. Аттия бредит. С трудом разжимая губы, он монотонно произносит едва слышным голосом:

— Мухи… Отгоните мух…

По его небритому лицу текут слезы. Насекомые — это навязчивая идея мужественного Большого Жо. Он возненавидел их в Маутхаузене, когда они садились, спокойно перебирая лапками, на открытые глаза умерших. Когда он вернулся, он несколько раз повторил Лутрелю и остальным:

— Поклянитесь, что, когда я умру, вы закроете мне глаза.

Они поклялись.

Доктор Бурели приехал около полудня. Сискосс вернулся в Шампини, сообщил Корнелиусу о местонахождении Жо, после чего боксер предупредил Бурели, не заставившего себя упрашивать. Обычно он лечит честных людей, но он друг Аттия. Они были депортированы в один лагерь, где Большой Жо был ассистентом доктора.

Узнав о критическом состоянии раненого, доктор Бурели захватил с собой необходимые инструменты. Под строгим взглядом Фелиции он извлек пулю из грудной клетки Жо, осмотрел раненую руку с прошедшей насквозь пулей, поставил капельницу. Доктор провозился с раненым почти два часа, после чего пришел в столовую, обставленную в стиле а ля Генрих Третий, где, скорчив гримасу, выпил чашку цикория с сахарином.

Доктор укладывал инструменты в свой чемоданчик, когда перед домом Фелиции остановилось парижское красночерное такси. Врач подошел к окну и увидел выходивших из машины трех женщин с ребенком. Это были Маринэтта, Маргарита, жена Аттия с дочкой Николь на руках, и Надин, подруга Фефе, отправленные Корнелиусом.

— Мужчины сейчас приедут, — сообщила Маринэтта доктору, ища глазами достойное место для своих песцов.

Врач извинился.

— Я не могу их ждать, так как у меня много работы. Скажите им, что все будет хорошо. Я вернусь вечером сменить перевязку. В случае осложнения позвоните мне.

Доктор постоянно навещал Жо. Придя в последний раз к раненому, он улыбнулся: веки Жо стали приобретать нормальный оттенок. Он выкарабкается.