Гангстеры

Как только Форман дал о себе знать, им занялся Посланник. Ознакомившись с частью материала и убедившись в его «вероятной подлинности», Посланник начал переговоры.

— Форман запросил пять миллионов. Мог получить и пятьдесят, если бы следил за картами. Но он оказался слишком наивным и ничего не знал о силах, которым бросил вызов.

И глазом не моргнув, Форман шагнул прямо в ловушку. Посланник не мог описать ее устройства, это была «профессиональная тайна».

— Какое-то время я держал его у себя, допрашивал, взывал к разуму. Я даже посвятил его в тайну… Он сидел передо мной, как вы сейчас…

Конни поймал весьма неприятный взгляд.

— А в животе у него лежал ключ. Прямо передо мной… — Судя по виду Посланника, дело обошлось ему дорого. — И вот он возникает снова, этот человек…

— Те допросы, — сказал Конни. — Он утверждал… такие вещи… что он сошел с ума…

— Поскольку он не сдавался, — ответил Посланник, — мне пришлось в конце концов исключить его.

— Как?

— Вы сами видели. Так я поступаю только с теми, на кого не действуют другие методы.

Большего Конни знать не требовалось. Мне он сказал:

— В ту минуту я чуть в штаны не наложил. Никогда в жизни так не боялся…

— В этом отношении, — продолжил Посланник, — ты полностью оставлен на мое усмотрение. Можешь повиноваться или сопротивляться. Но как — это решать мне. — Некоторое время он молчал, давая Конни возможность осмыслить сказанное, а затем спокойно произнес: — Тебе следует знать, кого ты защищаешь.

За этими словами последовала особенно долгая пауза, в течение которой Конни имел возможность обдумать услышанное и по-настоящему прочувствовать, что значит быть посвященным, а также представить, каково стать «исключенным».

Посланник умел использовать молчание как инструмент пытки.

— Что будет дальше?

— Да, — повторил Посланник, — что будет с посвященным?

— Моя дочь работает… то есть, работала у этого Роджера Брауна… — сказал Конни.

— Я знаю, — отозвался Посланник.

— Она была…

Посланник перебил его:

— Я знаю все, что мне нужно знать о вашей дочери. Я знаю ее школьные оценки, размер и любимую марку обуви. Я даже знаю, что она ждет ребенка.

— Вот как? — произнес Конни. — И это знаете?

— Не шеф ли виновен?

— Браун?! — воскликнул Конни. — Никогда!

— Он мастер по женской части. Всегда таким был. Он добился недосягаемости, но и ему, возможно, нужен Форман. «Сожженное письмо» в его руках могло бы открыть многие двери.

— Ей ничего об этом не известно.

— Папы, — произнес Посланник. — Что они знают о своих дочерях…

— Ей ничего об этом не известно! — похоже, слова Конни прозвучали убедительно. Посланник глубоко вздохнул и встал, чтобы пройтись после долгого неподвижного сидения в кресле.

— Следовательно, то, что этот Роджер Браун осведомлен о ваших связях с Форманом, исключено? — Посланник остановился и бросил взгляд на Конни. — Равно как и то, что Браун обрюхатил вашу дочь? — Еще один взгляд. Конни кивнул. — Я принимаю ваше предложение о взаимных услугах. Хотя мог бы и не принимать. Надеюсь, вы понимаете, что я в любом случае мог бы заставить вас говорить.

— Понимаю, — ответил Конни.

— Но лучше попробуем справиться с помощью… цивилизованных методов. Не возражаешь, если я все же начну с разговора с этим самым… Роджером Брауном?

— Не возражаю. Зачем мне возражать? Я и сам пытался с ним говорить.

— Он посвящает некоторые усилия благотворительности, — сказал Посланник. — Теперь же ему могут воспрепятствовать.

— Это необходимо?

— Нет, но кто знает.

— В таком случае, — произнес Конни, — мне сказать нечего.

— Хорошо.

Посланник вышел в прихожую, надел плащ и шляпу и произнес:

— Я дам о себе знать.

Впоследствии Конни утверждал, что не слышал, как ушел этот человек — ни шагов, ни хлопнувшей двери.

Все это происходило в то время, когда я сидел в приятном одиночестве своей теплицы, рассматривая розу в узкой вазе на столе. Передо мной стояла задача с помощью одной тысячи слов раскрыть тему «Роза и смирение». Мне до сих пор неизвестно, что за умник выдал эту тему, истолковать которую можно было как угодно: роза и интерес к ней как знак смирения — или, наоборот, красота розы как призыв к борьбе за истинное и прекрасное.

~~~

У меня в кармане лежала бутылка виски, и я бы с радостью достал ее, но чувствовал, что делать этого не стоит. Конни держался на спидах, и я решил, что комбинировать их с крепким алкоголем крайне нежелательно. Поэтому виски осталось нетронутым, как и многие другие вещи, за которые я никак не мог взяться: факты, предположения и откровенная ложь. Кое-что из этого было унизительно, остальное — просто невыносимо. У меня не было сил думать о них, сидя в конторе Конни.