Ганнибал

Тем временем произошел еще один эпизод, который враги Фабия представили как преднамеренный вызов с его стороны сенату и всему государству. И действительно, поступок диктатора трудно было согласовать с нормами полисной нравственности, предписывавшими строгое послушание высшим органам власти. Дело происходило так. Как раз в этот период войны между римлянами и карфагенянами было заключено соглашение об обмене пленными с условием, что обменивать будут человека за человека. Сторона, получившая больше возвратившихся из плена воинов по сравнению с другой, должна была внести выкуп по два с половиной фунта серебра за каждого. К римлянам вернулись на 247 человек больше, чем к карфагенянам, однако сенат медлил с выделением денег. Тогда Фабий, пославши в Рим своего сына, тоже Квинта, продал свою землю, ту самую, которую не тронул Ганнибал, и из своих средств внес выкуп [Ливий, 22, 23, 5–2; Дион Касс., фрагм., 57, 15; Плут. Фаб., 7].

Недовольство начало проявляться уже в первые недели деятельности Фабия, когда карфагенская и римская армии противостояли одна другой в Апулии и впервые проявилось желание диктатора во что бы то ни стало избежать решающего сражения. В центре оппозиции дошедшие до нас повествования ставят Минуция. Присоединившись к мнению «толпы», он публично поносил Фабия, который ведет войну непристойно и трусливо; сам же он, Минуций, горячо желает сразиться [Полибий, 3, 90, 6]. Быстрый в решениях, невоздержанный на язык, он сначала среди немногих, а потом и в «толпе» называл Фабия не медлительным, а лентяем, не осторожным, а трусом [Ливий, 22, 12, 11–12]. У Ливия Минуций выступает как инициатор возмущения; у Полибия, который значительно более сдержан в своих оценках, он только присоединяется к «толпе».

Мы не знаем, как удалось Фабию заставить умолкнуть противников хотя бы на время. Во всяком случае, мы не слышим о новых волнениях в римской армии до ее прихода вслед за Ганнибалом к Фалерну. Но здесь Минуций и все находившиеся в армии военные трибуны и центурионы, то есть весь командный состав, вопреки мнению диктатора, стали доказывать, что пора преградить Ганнибалу дорогу, спуститься на равнину и не дать ему возможности разорять столь богатую и плодородную страну [Полибий, 3, 92, 4]. Как видим, и в данном случае Минуций выступает в повествовании. Полибия не один; он действует вместе с другими командирами римской армии. Ливий [22, 14] в соответствии со своей тенденцией снова изображает Минуция инициатором волнений. Он вкладывает в уста мятежного начальника конницы демагогически обличительную речь, в которой тот скорбит об упадке Рима и утрате былой римской решимости, не раз спасавшей государство. Глупо думать, говорит в повествовании Ливия Минуций, что можно окончить войну, сидя и давая обеты (выпад Минуция против Фабиева староримского благочестия); нужно взяться за оружие, спуститься в долину и сразиться с врагом лицом к лицу. Минуция при этом окружают военные трибуны и всадники; но его слова долетают и до рядовых воинов, и раздаются голоса, что если бы они могли выбирать, то наверняка предпочли бы Фабию Минуция.

Но и на сей раз дело не дошло до прямого разрыва. Однако последовавший вскорости отзыв Фабия в Рим под весьма прозрачным предлогом (источники даже не считают нужным упомянуть, какие, собственно, жертвоприношения Фабий должен был совершить в Риме) явился и выражением недовольства со стороны правительства деятельностью диктатора, и, несомненно, естественным завершением длительной, враждебной ему, пропагандистской кампании. С отъездом Фабия командование перешло к Минуцию; причем, и это очень характерно для их взаимоотношений, Фабий, вместо того чтобы приказать Минуцию придерживаться определенной линии поведения, обратился к нему с увещеванием не губить войска и не следовать примеру Семпрония и Фламиния [Полибий, 3, 94, 8—10; Ливий, 22, 18, 8—10].