Ганнибал-Победитель

Годится ли это для моего эпоса? Сомневаюсь. Скорее для шлягера. Эпику пристало очень чутко относиться к словам и пробовать на зуб и их форму, и содержание, то бишь сердцевину.

II

Что мне иногда может сказать Ганнибал? Один из примеров: «Я не отнимаю молоко у младенцев». Он уже заявлял нечто подобное. Теперь притащили чёрного быка для жертвы Баал-Хаммону, а мы тем временем попали в новый ландшафт. Торжественной церемонией руководит верховный ратный жрец Богус. Высоко над нами распростёрся осенний небосвод. У нас кружатся головы. В вышине не за что ухватиться глазу, как, впрочем, и по сторонам. Дует пронизывающий северяк. Священные обряды окутывают наши чувства некоей оболочкой, тогда как ширь небес силится смешать и опрокинуть их. Мы стараемся возможно крепче стоять на ногах.

В каштановой роще всё было иначе. Волчица стала жертвой, призванной умилостивить Волка-Юпитера. Или вовсе не жертвой, а лишь язвительной проказой нашего падкого к выдумкам Ганнибала. Сомневаюсь, чтобы издевательский ритуал проводил кто-либо из наших жрецов. Меня, во всяком случае, на него не пригласили. Однако, когда волчицу изжарили на костре из пиниевых шишек, меня всё же позвали: кто-то вспомнил о моём существовании и решил, что я должен присутствовать.

Итак, я видел обоих жертвенных животных и съел по куску от каждого. В данную минуту эти два эпизода кажутся мне почему-то очень важными. Мне хочется снова и снова писать о них, но я ограничиваюсь тем, что снова и снова перечитываю сии строки.

Я участвую в необыкновенной войне и в смелом походе, в котором мне многое приходится видеть и слышать. Однако из всего этого я ухватываю лишь фрагменты. Многое вовсе ускользает от меня — возможно, самое главное. Мне достался здоровый кус от замечательного чёрного быка и только обрезок от волчицы. Во время торжественной трапезы подали на закуску жареные каштаны. Кто бы до такого додумался: соединить жертвенную бычатину с прочей пищей? Никто, даже Ганнибал. Он карфагенянин, и я замечаю зреющий в нём разлад. Жрецы теперь стали полновластными хозяевами в главном капище, которое одновременно есть святая святых Карфагена. Ганнибал во всём потакает жрецам, всегда примыкает к ним. Как прикажете это объяснить?!

Ганнибалу положено стоять впереди всех, что он и делает. Он стоит впереди, даже когда «примыкает». Возможно, у жрецов лишь видимость полновластия? Конечно! Значит, несправедливо говорить о разладе или, того хуже, раздвоенности в душе Ганнибала? Может, он всегда, в любом положении сохраняет свою цельность? Тогда изменяются обстоятельства и поступки, но не человек, не наш Главнокомандующий. Может, в этом и заключается секрет Ганнибалова ума и способностей? Не нащупал ли я суть его загадки? Обычно важное событие заставляет нас сообразовываться с ним. Ганнибал же идёт навстречу трудностям, чтобы преодолеть их. Он мгновенно ориентируется в обстановке и принимает ответные меры. В результате иногда не он должен сообразовываться с событиями, а они — с ним. Как, например, сейчас.

Что Ганнибал всегда подходит вплотную к алтарю и сам проверяет, какие предупреждающие знаки проступают во внутренностях закланного животного, отчасти объясняется его познаниями и в этой области (в юности его наставниками были жрецы Гадеса), отчасти тем, что он понимает: священнодействие не всегда даёт проникнуть в мировое яйцо. Несмотря на все ритуалы, яйцо противостоит проникновению, отчего жрецы иногда склонны подыгрывать какой-либо партии и участвовать в тайных кознях. Не исключено, что в один прекрасный день устами жреца могут заговорить противники Баркидов. Всё это и многое другое — малодушие, неприязнь, тоска по дому — способно исказить слова прорицателя и, соответственно, превратить священное свидетельство в ложь.

Из всего, что говорит и слышит в походе сам Ганнибал, до меня доходят лишь обрывки. Я беспокоюсь, нередко даже прихожу в бешенство, например, сегодня, когда мне, видимо, в очередной раз придётся провести целый день в собственной палатке. Утром я сел писать — с намерением занести на бумагу наиболее важное из случившегося с нами до сего времени. И тут до меня дошло, что мне известно далеко не всё. Как же я буду записывать самое важное? Если из моего поля зрения выпало что-либо существенное, значит, я в своём невежестве не сумею намыть крупицы действительно значимого. В таком случае в моих писаниях смещаются пропорции. Пустяк может стать главным, а главное — быть отнесено к пустякам.

Как совладать с коротеньким словом «всё»? Стоит его коснуться, и перед тобой раскрывается бездонная пропасть с кружащимися там вперемешку мириадами мелочей и глобальных событий. Мне необходимо очистить это «всё», дабы проявилось самое основное. Как это сделать?