Ганнибал-Победитель

Но как быть дальше, со всеми прочими случаями «моего» или «моей»? Мысль замерла на месте. Я вижу, как ветер подхватывает и кружит в вихре слова и слоги, как скачут солнечными зайчиками предложения, которые вовлекла в этот круговорот lusus ingenii, то есть моя игра ума. Благодаря капризу сей любящей дразниться особы, Lusus, я слышу собственные тяжёлые вдохи и вздохи, а вслед за тем до меня доносится, как трещит от мысленного напряжения моя голова. И тут я кладу этому конец. Слова способны совращать и внушать людям несуществующие права. Они способны порождать цепочки рассуждений, которые мгновенно рассыпаются, стоит только подвергнуть их критическому разбору.

Я чувствую, что мне пора подкрепить себя, иначе недолго и сдаться. Тогда я беру самое простое и говорю себе: мои глаза — мои, а не чьи-то чужие. Все без исключения люди должны говорить о них «его глаза». Нос мой совершенно справедливо называется «носом Йадамилка». Что ещё сказать? Да, сделай из всего этого вывод о том, что решающую роль для правильного понимания играют окончания и короткие словечки. Признай, что у грамматики есть свои слабые стороны и что семантика нередко бывает довольно смутной. Связность же в лучшем случае сообщает чёткость и ясность каждому слову, каждому слогу и каждой точке, хотя так бывает далеко не всегда.

Я видел целого быка, но я не съел его, я лишь отведал его. Боги, помогите мне, мне нужна срочная помощь! Во мне живёт мой Карфаген, и я вижу его дорогим серебряно-сапфировым кубком в розовоперстых руках утренней зари. В следующее мгновение я лицезрею Мелькарта и безошибочно узнаю его жест: он бросает глыбы и камни перед моим городом, дабы защитить его от наступающих с моря волн. Вот как Карфаген обрёл свои прекрасные гавани. Конечно, карфагеняне улучшили Мелькартов дар, достроив всё, чего не хватало для хорошей пристани. Жесты богов для того и делаются, чтобы им подражали. Наши отцы понимали это.

Ганнибала, человека действия, тоже подстерегает непредсказуемое. Он же не видит того, что готовится ему далеко за горизонтом, того, что обрушится на нас всех, метав его врасплох и вынуждая вступить в борьбу. Поставленный перед непредвиденным, карфагенский разумник и мастак принимает собственные меры — как это было в северо-восточной Испании. Причём грандиозные замыслы Орла не всегда осуществляются без сучка без задоринки; дабы они обрели Смысл, нужно время от времени подправлять их, корректировать, перефразировать, придавать им новое значение. Даже Ганнибаловы сведения ограничены и состоят из разрозненных фрагментов, которые ему приходится беспрестанно связывать друг с другом, чтобы всё шло согласно его воле. Его повеления должны быть разумны, только в этом случае они будут иметь вес и двигать нас вперёд.

Теперь я осмеливаюсь продолжить анализ, а потому говорю: об этой войне скажут своё слово многие. Я слышу нарастающий гул: слова-слова-слова. Пишутся тысячи страниц анналов, копятся горы документов, без передышки работают тысячи языков. Но всё это не сплетается в единое целое. Не будем упоминать о бесконечных сплетнях, историях приключений и прочей пустой болтовне — пи свидетельства сжигаются и развеиваются ветром.

В результате обстоятельного анализа я убедился лишь и одном: отныне мне можно оставить разглагольствования о тех или иных конкретных событиях. Моя задача — неотступно думать над эпосом. Здесь мысль моя взлетает высоко. Она возносится над суетным миром вещей и событий, над всем, что по природе своей не обладает и никогда не будет обладать речью. Возьмём самое конкретное для тебя: твоё тело и землю, на которой ты стоишь! Приложись щекой к утёсу, прижми ухо к каменной стене, скажи что-нибудь вслух, прокричи что-нибудь горным вершинам: безъязыкое не даёт ответа на обращённую к нему речь, от него не услышать слов и предложений. У тебя в ушах остаётся лишь эхо собственного голоса, да и оно скоро затухает.

Я додумался до самого удивительного в человеческой жизни: как нечто, находящееся за пределами и абстрактного и конкретного, способно обрести конкретность, а затем — заменить собою жизнь.

Но вернёмся к понятию «всё». Твой монолог о мире никогда не прерывается самим миром. Монолог не превращается в диалог. Безъязыкая действительность не конкретизируется для нас. Тебе приходится самостоятельно реализовывать действительность. Но будь начеку! Люди действия умеют произносить зажигательные речи, глотая малоподходящие слова и выпуская на их место более подходящие, более сильные, а потом и самые сильные. Волнующие речи вдохновляют олигархов и массы на колоссальные перемены. Прекрасно! Но чем это кончается? Рано или поздно всё тонет в безъязыкой материи. Даже подвиги ожидает та же мертвечина. Память берёт на себя задачу преобразовать всё некогда случившееся в воспоминания. Метопа рыщет по гигантскому некрополю прошлого и гиеной роется среди могил в надежде найти свидетельства о нём. Отысканное ею нередко оказывается шоком для молодых людей, которые утрачивают энергичность и решительность.