Ганнибал. Роман о Карфагене

— Стратег Ливии и Иберии не просит, Ганнон, а приказывает. — Антигон посмотрел сперва на Баркидов, потом на суффетов. — Нужно полностью соблюдать условия договора, подписанного двенадцать с половиной лет назад. Напомню их. Стратега избирает войско, Карт-Хадашт содержит флот, внушающий страх его врагам, и выделяет средства на содержание постоянной армии, способной защитить город и прилегающие к нему земли. На выполнение этих важнейших задач Совет за десять лет не израсходовал из казны ни единого шиглу — все оплачивалось серебром, добытым Баритами в Иберии.

— Все верно, метек, — Ганнон скривил губы в подобие улыбки и даже закатил змеиные глаза, — Но времена изменились. У Гадзрубала войска больше, чем предусмотрено. Я уже не говорю о флоте.

— Это не важно, пун. Времена действительно изменились, ибо сейчас завоеванные иберийские земли настолько обширны, что для зашиты их требуется очень много солдат. Но я не хочу спорить с тобой, так как представляю здесь стратега и отдаю приказы от его имени.

— За такие слова, метек, — Ганнон замер, в упор глядя на Антигона, — я брошу тебя в огонь, как только ты покинешь дворец, а затем прикажу размельчить пепел мельничными жерновами и развеять его по ветру.

— Попробуй, — Антигон надменно вскинул брови. — Давай попробуй, Ганнон. Но лучше побереги себя. Ты ведь говоришь сейчас отнюдь не с мелким пунийским торговцем, которому страх внушает одно только твое имя.

— Я говорю с жалким метеком, — с усилием вытолкнул из себя Ганнон и непроизвольно дернулся в судороге.

— Может, продать тебе еще одно поселение, пун? Ты ведь, кажется, любишь выкладывать деньги за никчемные вещи? Или лучше бросить на твой дворец пятьдесят боевых слонов?

Баркиды весело заулыбались, кое-кто из «стариков» прикрыл рот рукой, Ганнон не сводил с Антигона своих широко раскрытых змеиных глаз, но так и не смог заставить грека опустить взгляд.

— Подумай, пун, с кем ты разговариваешь, а уж потом открывай рот, — с показной заботой произнес Антигон. — И вообще, не совершай ошибок, умаляющих твое величие. О нем, правда, сейчас говорит весь город. — Он поднял лист папируса. — Вот лишь несколько строк о тебе, Ганнон, написанных лучшим поэтом города. Слушай:

Тень кипарисов упала, скрыв облик жрецов,
так велика она в роще священной Танит.
Еще более Западный вал величав:
воинов всех он закрывает тенью своей.
Но до Ганнона ему далеко: его
мрачная тень полностью Ливию всю покрывает.

— Сколько еще ты будешь предписывать жрецам храма Танит, где именно они могут восхвалять богиню, а где — нет? — воскликнул Антигон, стремясь заглушить многочисленные выкрики. — Сколько еще, о высокочтимые члены Совета, этот хитрый и жестокий человек будет определять количество воинов в казармах Большой стены?

Он дождался, когда стихнут смех и громкие возгласы, и снова поднял свиток.

— Поэт также воспел в стихах великолепие. Судите сами, насколько ему это удалось.

Великолепен мясник, перерезающий ловко
горло быку.
Великолепен и Рим, всех италийцев
лишивший мужского достоинства.
Великолепнее всех высокочтимый Ганнон,
умело народ свой острой тростинкой кастрирующий.

Ганнон тяжело вздохнул и опустил глаза. Большинство его сторонников откровенно давилось от смеха. Многие от восторга хлопали себя по ляжкам. У одного из суффетов даже слезы выступили на глазах, второй безуспешно шарил вокруг себя в поисках бронзовой палочки. Внезапно он не выдержал и захохотал на весь зал.

«Более десяти лет у Ганнона не было в Совете более-менее достойного противника, — размышлял Антигон. — Еще два-три таких заседания, и ему придется признать свое поражение. Но ничего подобного больше не произойдет. Гадзрубал далеко, а меня во второй раз уже не пригласят выступить в Совете».

Пун, казалось, почувствовал на себе взгляд Антигона. Он сверкнул глазами, и грек вдруг понял, что Ганнон с каким-то даже уважением смотрит на него. Он подумал, что было бы замечательно, если бы его заклятый враг перешел на сторону Гадзрубала и употребил свой ум и способности на упрочение могущества Кархедона. Но нет, об этом не стоило даже мечтать.

Постепенно под несмолкаемые звуки гонга в зале воцарилось спокойствие. Сидевший неподалеку от Антигона Бошмун медленно встал и тяжело повернул голову в его сторону:

— Давай ближе к делу, метек. Ты хорошо потешил нас чужими плохими стихами, а теперь скажи, чего ты на самом деле хочешь?

— Ничего особенного. Сохранения войска и флота в прежнем составе и отказа от создания какого-либо надзорного ведомства. Надеюсь, вы поняли, что имел в виду поэт? Слишком уж вы потакаете Ганнону в написании беззаконных указов. Вы же себе этим только руки пачкаете.