Ганнибал. Роман о Карфагене

— Кардуба[120], — уточнил он. — Наш главный лагерь. Прошлым летом там было ожесточеннейшее сражение. Исход его решили всадники племянника Нараваса Юбы. Сам он погиб, и Гамилькар решил назвать местность в его честь Карт-Юбой. Сам понимаешь, по-иберийски оно звучит несколько иначе.

Гадзрубал весело сверкнул белыми зубами и добавил:

— Видел бы ты наше новое войско!

— А почему новое? Совет прислал вам денег?

— Нет, но мы добываем из рудников больше серебра, чем посылаем Совету, — хитро подмигнул Гадзрубал. — Мы даже начали чеканить собственную монету. Исполнилась давняя мечта Гамилькара. У него под началом служат воины из самых разных, далеко не всегда воинственных племен и народов, но боевая выучка у них теперь одинаковая, и на битву их зовут одни и те же звуки. Сейчас он проводит упражнения с иберийскими катафрактами.

— Надеюсь, в следующий раз я увижу их.

Непонятно почему у Антигона вдруг стало тревожно на душе и захотелось немедленно вернуться в Гадир. Дорога заняла пятнадцать дней, и, как выяснилось, прибыл он слишком поздно.

Мемнон и Бомилькар стояли с понурым видом на корме корабля. Антигон вздрогнул в предчувствии недоброго и одним прыжком взлетел по узкому трапу.

— Что случилось? Где остальные?

Бросившийся было ему навстречу Мемнон резко остановился и отвернул голову, стараясь не смотреть отцу в глаза. Затем он схватил его за руку и повлек за собой, сбивчиво повторяя:

— Пойдем… Ну пойдем же… Мне так жаль, отец… Пойдем, пойдем.

Антигон вдруг почувствовал в душе полнейшую пустоту. Все чувства: страх, беспокойство, гнев — куда-то исчезли. В каюте он опустился на сиденье и увидел, что вещи Тзуниро исчезли.

— Через два дня после твоего отъезда, — срывающимся голосом произнес Мемнон, — в бухту вошел двухмачтовый корабль. Капитаном на нем был пун, а кормчим… кормчим чернокожий с такими же знаками на лице, как у ма… как у Тзуниро. Она долго говорила с ним… здесь, на корме. А потом велела нам погулять… и когда я незаметно подкрался к каюте, то услышал, как она рыдает. О отец..

Антигон молча смотрел воспаленными глазами на своего уже, оказывается, почти совсем взрослого сына.

— А потом… потом судно ушло. Вместе с ней. Она забрала с собой Аристона. А нас обняла на прощание и попросила передать тебе это.

Он вытащил из-под плоского камня лист папируса с неровными краями, и Антигон, запинаясь, прочел написанные по-гречески строки: «Мое сердце разрывается. Я люблю тебя. Будь счастлив».

Антигон всхлипнул и ткнулся лбом в дощатую стенку.