Ганза. Книга 1

Покои были обставлены победнее, чем хозяйские, но на убогость пожаловаться было грех. Стол был уже накрыт и мы, ни секунды не медля, приступили к трапезе.

Ели молча, потратив на это не больше получаса, затем пришел Себастьян. Он выглядел встревожено, взгляд его перепрыгивал с вещи на вещь, ни на чем надолго не останавливаясь.

— Поели? — не дождавшись нашего ответа, он продолжил. — Тогда собирайтесь! Старик Якобсон что-то задумал. И как мне кажется, о своих мыслях он нас известить вовсе не собирается.

— То есть мы уезжаем отсюда лишь потому, что тебе показалось подозрительным поведение старика? К которому в дом нагрянули трое молодых дворян с оружием в руках, разве что не оставляя кровавых следов за собой?! — мне очень хотелось здесь остаться хотя бы на ночь. К тому же старик выглядел вполне безобидно. Разве что, мог отравить паштеты и суп… Хотя, если задуматься, ведь и вправду мог.

Мой спор с Себастьяном прервал резкий стук в дверь. Стучали властно и настойчиво. Так стучать может только толстый лавочник, одевший кирасу, взявший в руки алебарду и получивший чин лейтенанта городской стражи, со всей причитающейся наглостью.

Я скорчил рожу Себастьяну и взял свой меч, по счастью брошенный, когда я раздевался, неподалеку. Дитрих же с клинком вообще никогда не расставался, поэтому сейчас придвинул к себе ближе пистолеты. Сам фон Вормсвирген встал со шпагой у двери и, не упуская случая подурачится, проблеял:

— И кто же это там?

— Господа, именем правительства республики Соединенных Провинций вам предписано сдаться в руки городской стражи за убийство четырех беззащитных, — лицо Себастьяна возмущенно вытянулось, — граждан Амстердама и за подделку бумаг, удостоверяющих вашу личность! — возмущение графа мгновенно переросло в удивление.

— Нам нельзя попадаться в руки властям, — сделал шепотом невероятно ценное замечание Дитрих.

— А ведь и правда! — передразнил его голос фон Вормсвирген.

Штаден, проигнорировав колкость Себастьяна, встал с кресла и подошел к двери:

— Вы ошибаетесь, никто из нас не имеет отношения к какому-либо убийству, тем более в трактире. Мы гости господина Якобсона и весь день провели у него дома, что он и может подтвердить. Мы являемся теми, кем значимся в наших бумагах.

— Ложь, — неуверенно послышалось из-за двери, затем шепот нескольких голосов и более убежденное, — Вы лжете, господа. Немедленно…

— Я дворянин! И никакая собака простолюдинской крови не сможет обвинить меня во лжи, не заплатив за это!

Рык Дитриха произвел впечатление на находящихся по ту сторону стражников, потому как их глава тут же приказал:

— Ломайте дверь!

Дерево затрещало под ударами снаружи, грозя расползтись по швам. Я поднялся и встал рядом со Штаденом, готовясь принять на себя основной удар.

Себастьян с Дитрихом разрядили свои пистолеты сквозь прорехи в разваливающейся уже двери — три выстрела. Оттуда послышались крики боли, кто-то завопил:

— Где мушкеты? Стреляйте же!

Испуганно сглотнув, я и Штаден кинулись в разные стороны, освободив пространство перед входом. После нескольких выстрелов — мы занимали вполне безопасную позицию — в комнату вломились-таки двое стражников, вооруженных алебардами. Клинок Дитриха скользнул по кирасе левого, уйдя в сторону. Молодой парень, лет восемнадцати, попятился обратно в коридор, мешая своим товарищам, которые напирали сзади. Его небесно-голубые глаза были исполнены страха за свою жизнь.

Мой меч ударил в шею правого горожанина, почти напрочь отрубив ему голову, и он упал под ноги стоящему за ним человеку.

Краем глаза я заметил как из-за Штадена выскользнул Себастьян и сделал выпад, целя в горло юноши, уцелевшего после удара Дитриха. Острие шпаги фон Вормсвиргена угодило парню в лицо. Еще одним меньше.

Следующие стражники оказались умнее: на нас теперь надвигался стальной еж, ощетинившийся остриями алебард — к сожалению размеры комнаты и коридора позволяли это сделать.

Невообразимо трудно достать до противника, когда тебя отделяют от него больше чем полтора метра стали и окованного дерева. Шансы наши уменьшались с каждым мгновением, пока они теснили нас к окну.

Ладно, пора! Я очень не хотел этого делать, но видно придется. Даже не брал эту вещь в расчет, настолько она была ценной и редкой. Дороже нее… ну разве что жизнь.

Сорвав свободной левой рукой с пояса ожерелье из крупных хрустальных бусинок, я вскинул сжатый кулак с ним вверх и отчетливо — главное не оговориться, не запнуться — произнес:

— Ex oriente lux! — разумеется я предусмотрительно крепко зажмурил глаза, уповая на то, что стражникам не придет в голову именно сейчас сделать решительный рывок вперед.

Они его не сделали.