Гапландия

В других новостях отчетливо воняет беспокойством, сообщения нервные и неприятные, как удобрение почвы весной — навоз, гнилье и химикаты. Ну их. Бью в поисковик: как называется картонная подставка под пивную кружку?

«Бирдекель». Вот ведь словечко! На скатерть падает пляшущая тень, стучащая в стекло. В окне снаружи виден человек. Казацкие усы, под плащом — мундир позорный. Вахмистр из ЦК. Он пальцем манит меня к себе. Тебе надо ты иди! Мне скоро принесут холодной водки. Тогда вахмистр пальцем на стекле: косая черточка, вторая, дабл-ви. Две линии чирк-чирк. Зовет меня, я киваю, встаю…

Опять ловушка? Оперсхема? Мне все равно. Выхожу из кафешки, усатый удаляется, я иду за ним. Он свернул за угол, я тоже.

Укромный офисный дворик с сюрреалистической инсталляцией над песочницей. Вахмистр, тяжело дыша, произносит, что бы вы думали? Сакраментальное, набившее оскомину: «ян — авашес — ороне».

— А я на вашей, — говорю.

Успокоив свой компрессор в легких, цензурник сообщает:

— Я на вас подписан.

Стало лестно. Но немного и недолго.

— Я, как говорится, ваш, Шэлтер, преданный поклонник. Вы, как говорится, во всем правы. В последнем этом. Все правильно. Война нам не нужна.

Игра? Разработка?

— Господин вахмистр, на канале все уже опровергнуто. В ту запись нейросеть вмешалась и все исказила.

Он ус покрутил, усмехнулся, уставился на меня устало недоверчиво, как зритель на фокусника.

— Слушайте, Анна Смит содержится в четвертом изоляторе.

— Мне это ни о чем не говорит, — отвечаю я. — за исключением того, что казематов вы имеете еще три, как минимум.

— Сын служит в конвое, — вахмистр не склонен шутить. — Могу от вас передать ей. На словах. Передачу небольшую. Сигареты, чай…

— Я сейчас в магазин.

— Нет! Надо быстро. У меня уже времени нет.

— Скажите ей, — мне ничего на ум не приходит, неожиданно. — Передайте, что я ее… ценю. Все образуется. Что пусть не падает духом, пусть крепится.

Какую херню я несу!

— Вы видите, как вашу мокруху перевернули. С мужем еешним, профессором. Какое тут, — он обреченно прочертил усами. — «Образуется». Какое тут? Я хотел сказать, что на госслужбе многие, как говорится, понимают, что творится. И не хотят идти, куда оно все идет. Присяга. Да, присяга держит, а так уже бы… и вслух сказали, и в Сети, и везде. Но раз на службе — сказали, ты: «есть», и выполняешь. А ведь в правительстве все, как есть, сами ублюдки.

Где-то я такое слышал. Или читал. О другой стране. Точно такой же, только хуже.

— Почему так? — спрашиваю я, имея ввиду, зачем подчиняться, если все против?

Вахмистр понял. Ответа у него не было.

— Так заведено, — выдыхает он медицински обреченную мудрость.

Инерция, думаю. Историческая инерция, когда шаблоны социального поведения воспроизводятся помимо воли их носителей. Пока кто-то не уронит эстафетную палочку.

— Я передам, — говорит вахмистр. — Через сына. Ее ценят, поддерживают, «крепись». Так?

— Вот еще… — я шарю по карманам. — Передайте.

Он взял госпромовский браслет. Осторожно склонил голову, прощаясь. Удалился. Я, не желая подставлять цензурника, еще постоял во дворике, чтоб нас не засекли вместе. А потом направился в кафе, настраиваясь на скандал, чтобы проорать бармену в рожу: «Где мой бифштекс?!!».

Домой вернулся я навеселе. Изрядно. В вестибюле дома полаялся с консьержем: «Вам, уважаемый, какое дело до моих публикаций и моих личных дел?», — «В Гапландии нет личных дел помимо государственных!», — «Ну и иди на хуй со своим государством. И Гапландию прихвати!», — «Жди штрафа, Шэлтер! Я этого не оставлю!», — «Слюни подбери, прапорщик потыканный. Хорошего вечера».

Или мне это привиделось спьяну?

В прихожей не включился свет. Ни на голос, ни на хлопок, пришлось выключателем щелкать — не работает. Может мне, как врагу, уже и электричество обрезали?

Покричал: «Борька! Дава!». Тишина. Разулся, наощупь полез к кабинету. Вырви глаз, такая темень! Дверь первая, потом моя, ага, бесшумно открываю…

Яркий свет в глаза! Выстрелы! Вжимаюсь в стену.

Вспышки! Закрываю лицо руками.

— Сюрприз!!!

Руки падают бессильно. Моя семья: Норма, Борис, Дава, все в красочных колпаках, с хлопушками в руках. Конфетти летает по комнате, как разноцветные колибри. Норма подходит, целует меня в щеку.

— С днем подключения, Алек! Поздравляю.

На столе мой ноутбук сдвинут к краю, место его занимает праздничный торт. Чашки, блюдца на салфетках. Не очень я люблю сюрпризы. Вдруг бы сейчас решил разок смастурбировать в тишине, а тут — все нарядные.

Борис тянет руку.

— Поздравляю, пап. Наилучшие пожелания от всего сердца. Крепости духа желаю в это нелегкое время.

— Сынище! — стискиваю его в объятье.

Норма готовится резать торт и говорит весело:

— Дава, поздравляй папу.

Но он не шевелится, стоит. Ресницами хлопает.

— А когда свет включите?

* * *

… все кашей. Обморочная херня, сутолока… чушь. Чума с язвами! Борька говорит: «Ты че прикалываешься?». Норма: «Обними папу, Давид». Я шаг к мелкому делаю, а он:

— Свет включите. Я подарю… тут одну.

В ладошке у Давы коробочка в красной праздничной бумаге. И он тянет ее, руку с подарком ко мне. На мой голос.