Гарь

– Табе, батюшко, меч-кладенец во два пуда, – возя шапкой по потному лицу, с напряга одышливо выговорил он, – один ба войско вражье в капусту накрошил.

– Мой меч – слово Божье. – Аввакум охлопал рясу. – А пушчонку взнесть – пошто не подсобить.

Слова не проронил воевода. Знал еще по Москве о его силушке. Однако приклал руку к панцирю в благодарном поклоне.

Широко шагал Аввакум от двора воеводы, весело. И легкость нёс в сердце и про попа Ивана думалось радостно: вот ведь возвернулась к Богу истинному пропащая было душенька. Тако вот – поманеньку да терпением вернет паству, стадо свое пасомое, на заповеданный Христов путь. И сойдет на землю благодатный мир. И неча станет войско на народ свой-никакой снаряжать и пушками палить. Мир, он любовью ко всему живому стоит.

И еще одна новость легчила сердце: обвенчалась пред очами Господними доча Ульяны-горемыки с приказчиком, с доброй душой христианской. И содеялась живая семья. Упрячутся в тихий городишко подале от пересудов и врак, глядишь, все ладненько станет.

С тем и во двор хором неказистых, временем и бесхозностью порушенных, но со светёлкой, прилепленной ласточкиным гнездышком под крышей, ступил под скульё кривого кобеля в вислых клочьях линялой шерсти. В сенях потопал по хрипучим половицам, дал знать хозяину – гость явился, дверь щелястую отворил, шагнул за порог в сумрачное нутро. В пустынной горнице за столом с коптилкой сутулился поп Сила. Усердно прикусив губу, что-то вписывал в толстую книгу. Аввакум перекрестился на тусклые иконы в красном углу, поклонился, кашлянул. Поп отдернул руку с гусиным пером от книги, держал его у виска, будто копьем нацелясь на протопопа, бурил немигучими кошачьими глазами.

– Здрав ли? – спросил Аввакум, подступая к столу.

Поп заложил пером начатую страницу, прихлопнул книжной крышкой. Не встал, не приветил старшего попа. Все еще бродило в нем и зло ныло отравленное завистью мечтание сесть на протопопье место.

– Ты пошто вчерось на обедне не был? – мягко, жалеючи высохшего воблой седеющего Силу склонился к нему Аввакум. – Все-то хвораешь, бедной? Терпи.

– Бог терпел, – выстонал поп и только теперь мигнул желтыми глазами. – Ты все мнишь – в монаси мне пора? Оно бы и ладно, да душой не приспел к смирению. Пожду ишшо.

Видя неприязнь попа, Аввакум не стал ввязываться в ненужную прю. Ткнул пальцем в книгу.

– Обвенчал приказчика?

– Полным обрядом! – Сила выпрямился на лавке, подбоченился. – И о том в книге венечной отмечено. И деньги внёс казначею. Три рубли… Али сызнова чё не так содеял?

– За блуд девицын вольнай аль невольнай, да за приказчиково греховное сожительство с ней подобает наказывать строго по Уложению! – Аввакум постучал пальцем по книге. – Десять рублёв. Чаю не запамятовал! Аль свово жалованья не бережешь?.. Вноси разницу, вноси как знаешь. А ну, взял да утаил? Тогда на очную с приказчиком встанешь. Хужей – в приказ Патриарший, а там и в Разбойнай угодишь, оком не промигнешь. Там кнут не архангел, души не вынет, а правду скажет!

Пригрозил и пошел вон из постылого жилища, думая – воровайка попец, а в хозяйстве ни прутинки, нечем и собаку стегнуть.

Сила выбежал на крылечко, проорал в спину:

– Сам-то, ох ти мне, как шибко по Уложению служишь! А что у тя по граду ряженые ватагами бродют да игры бесовские водют, а ты потатчик им, энто как?! Так-то указ царский блюдешь! Все-е пропишу государю да патриарху!

Расслышал его укор и пригрозу Аввакум. Шел и думал – несуразный человече поп Сила. Пальцем не шевельнул, вражий сын, помочь в битвах со скоморохами, бесстыдно укромясь за хворь мнимую, токмо всякий раз подглядывал со злорадством, как протопоп со детьми своими духовными разгонял бесовские игрища. Брешет, облыжно брешет. Давнось я метлой повымел с улиц и торжищ «медветчиков с медведи и плясовыми псицами, игрецов-дудошников, бесовские прелести деющих, и в харях страховидных пляшуще».

Из Юрьевца-то их выпер, так они нонеча поганцами степными бродят вкруг града да того пуще прельщают к себе народец чертячьими забавками. И у каждых ворот поджидают их людишки всякого рода и звания. Гуртами прут, радуются душегубным затеям, сами ладонями плещут, личины мерзопакостные напяливают. А уж в усладу какую – рты отворя – слушают помраченно гуслей бренчанье, сопелей мычанье, домр и труб адово неистовство. Обеспамятев, мзду торовато игрецам в шапки мечут. А ведь скольких ослушников смирял без пощады: от церкви отлучал, в цепи ковал, ссылал куда подале. Ан нет – люба народу душепагубная страсть к ветхим игрищам. Роями слетаются на мед греховный, травят души православные.

Протопоп вышел из города Волжскими воротами с надвратной церковкой Николы Чудотворца. Ветхая, доживала она свой век безголосо, оседала и сыпалась кирпичным крошевом. Никто уж и не помнил, в какую годину сронила она колокол и крест. Глянулась, старая, Аввакуму. И теперь обласкал ее взглядом, перекрестился и зашагал вдоль пристенного рва вправо. Нежданно из-за угловой башни выплыла толпа с дурашливыми хоругвями.