Гарабомбо-невидимка

Глава шестнадцатая О большой беде, про которую Гарабомбо узнал в Янауанке

Под покровом своего недуга Гарабомбо обходил поместья. Только стеклянное существо могло бы проникнуть в надежно охраняемые ворота Чинче, Учумарки и Пакойяна. Но охраняли их зря! При' дневном свете Гарабомбо проходил прямо под дулами винтовок. В дождь, в снег, в непогоду обходил он земли. Между поместьями лежали километры пустой степи, и, не будь он прозрачен, его бы непременно увидели. Убедить арендаторов нелегко. Когда к ним являлся тот, кого искали власти, они пугались, многие даже убегали, но кое-кто решал, что с невидимкой нечего бояться. С бесконечным терпением Гарабомбо говорил, что по всему Паско занимается буря, которая скоро сметет все ограды.

Даже в поместьях Чинче, «Эль Эстрибо», Учумарка и Пакойян? Да, и там! Но только в том случае, если община Янауанки сместит выборного. Пока этот проныра на месте, ни из каких хлопот ничего не выйдет. Община снова обрела земельные права. На что они ей? Без подписи и печати выборного, гласит суровый закон общин, ни одно ходатайство не примут. Значит, прежде всего надо сместить Ремихио Санчеса. Жителей Мурмуньи он убедил довольно быстро, но целый: месяц бился с недоверчивыми обитателями Гапарины. Однако терпения у него хватало с избытком. Обложные дожди затянули небо. Дороги утопали в грязи. Вода в реках поднялась донельзя. И осень, и зиму уговаривал он, и триста пятьдесят четыре человека решились подписать бумагу – официальное прошение, с печатью, о том, чтоб сменить выборного. Начался апрель. Он пересек под дождем границу Учумарки, пошел на Тамбопампу. В клеенчатой сумке он нес драгоценные подписи! Спустился в Чипипату и уже в темноте прошел через эвкалиптовую рощу и шахты Уарон. Согретый чувствами, которые сильнее ливня, шел он вниз по тропинке. Что скажет старый Ловатон? «Никогда ты не соберешь подписей, Гарабомбо». Он засмеялся, скользя меж деревьями. То-то удивится старик, когда пересчитает подписи и крестики (неграмотные ставили крест). Триста пятьдесят четыре человека! Наконец начинают они борьбу! Дождь поутих. Чистый свет луны лизал дорожную грязь. В лощине, где журчали воды Чаупиуаранги, мерцали огни главного города провинции. Перепрыгивая через изгороди, он добрался до усадебки Ловатона. Там горел свет. Лампа «Коулмен» разгоняла темноту внутреннего двора. С брусьев галереи гроздьями свисали маисовые початки и вяленое мясо; под ними виднелись люди. Что тут, крестины, день рождения? Старик не устраивал праздников. Невидимка решился, вошел, ступая по мокрой земле, узнал несколько лиц. Дойдя до середины двора, он застыл. За окном, в скромной столовой мигали свечи. Там стоял гроб. Кто же это? Донья Сирила? Он подошел ближе. Уже в дверях он поник и постарел. Умер сам дон Хуан Ловатон! Надеясь, что его обманул дрожащий свет, он подошел к гробу и в страхе узнал помолодевшего Ловатона. Резец предсмертной муки воскресил лицо, каким оно было, пока дон Хуан еще не пал духом. Он вышел, пошатываясь и плача, добрался до Чипипаты. Сесар Моралес подтвердил, что дона Хуана сразило воспаление Легких, против которого были бессильны даже собственные его лекарства. Возвращаясь с крестин, он попил из родника в Чипипате. Когда он входил в Янауанку, его знобило. На следующий день он умер, как жил: достойно. На склоне последнего дня он нашел в себе силы указать рукой на дверь, когда лицемерный Ремихио Санчес пришел навестить его.

Через тридцать дней Янауанка получила разрешение выбрать нового главу общины. Жандармы потребовали, чтобы выборы происходили на площади. Жители семи селений, с черными повязками, собрались около Поста. Утреннее солнце и щебет птиц не вязались с печалью, переполнившей площадь. Ремихио Санчес, во всем своем блеске – ему только что вставили в Серро три золотых зуба, – а также в новых сапогах, открыл собрание и предложил выдвигать кандидатуры. Порядок тут жесткий. Голосовать письменно общинники не умеют, и выборы проводятся так, что их уже никак не подтасуешь. Кандидаты выходят в центр площади, а общинники становятся за тем, кого избрали. Кандидатом может быть каждый, кто бы он ни был. Санчес щеголял не только зубами – широкая черная повязка украшала его рукав. Он был хитрый человек. Он знал, что по общине ходит слух, будто дон Хуан потратил последние силы на то, чтобы его выгнать. Сокрушаясь, словно близкий родич, он хотел этот слух рассеять. И воскликнул горестно:

– Братья! Община Янауанки потеряла незаменимого человека. Лучше бы нам лишиться домов и урожая! Лучше бы нам остаться без крова, пойти по миру!

Голос его пресекся.

– Янауанка навеки перед ним в долгу. Сколько сделал он для нас! Скольким помог своими лекарствами! Как часто вступался за бедных! Но главное, как много он трудился, чтобы разыскать наши права! Мы потеряли их след, но дон Хуан перерыл горы бумаг, испачканных куриным пометом, пока не нашел их.